— Доктор, тебя в Москву переводят. Кому ты там понадобился, не знаю… — лениво сообщил расслабленный внешне охранник. Они стали идти по переходам, вертухай с вытащенным револьвером, не то, чтобы он боялся заключенного, порядок такой был. Они по переходам спустились в подвал, в прямой «тоннель», ведущий во внутренний двор тюрьмы. Тут и раздался выстрел, револьверная пуля вошла Рагуле в затылок, поставив точку в жизненном пути молодого националиста[5].
2 июля в Варшаве в десять часов поутру в старом отеле на Маршалковской открылось важное совещание, инициированное ксендзом Винцентом Годлевским. В совещании принимали участие видные белорусские националисты, пребывавшие за пределами родной страны: Щорс, Шкелёнок, Шкутка, Тумаш и многие другие. Было принято решение о создании Белорусской независимой партии, и Белорусского национального центра, который эту партию и будет создавать. Во время выборов председателя центра в комнате совещания прозвучал мощный взрыв. Погибло все руководство националистического движения вместе с куратором от Абвера, был тяжело ранен и агент РСХА, наблюдавший «издали» за этим трагическим сборищем. Никто не сомневался, чьих рук это дело, но на след исполнителей немецкие ищейки напасть смогли, а вот саму группу ликвидаторов взять не сумели. А тут, как говориться, не пойман, не вор.
В небольшом домике в районе Каваллинмяки жил человек, известный руководству ОУН как Тогобичный, мало кто знал, что этот человек, Кондрат Никитович Полуведько, еще и агент НКВД, почти десять лет выполнявший ответственные задания советской разведки. Во время гражданской войны Кондрат Полуведько был известным украинским эсером, сотрудничавшим с правительством Петлюры, но после разгрома петлюровщины отошел от политической деятельности, стал сотрудником украинского наркомпроса, был завербован НКВД. Ему разработали легенду, по которой он был осужден за участие в организации украинских националистов в Киеве, попал на Соловки откуда сбежал в Финляндию. Имея довольно авантюрный склад ума, хорошо поставленную речь, умение четко и ясно излагать свои мысли на бумаге, Кондрат Никитович стал писать статьи для украинских националистических изданий за рубежом СССР. Очень скоро он стал лидером оуновской организации в Хельсинки и организовав «надежную» связь с ленинградской ячейкой ОУН, благодаря его сообщениям и информации Писателя удалось обнаружить и скопировать архив ОУН, который хранился в отделе рукописей ленинградской библиотеки им. Салтыкова-Щедрина[6]. Тогобичный часто ездил по Европе (во время одной такой поездки участвовал в ликвидации Коновальца) и посещал СССР, так, после присоединения Западной Украины к СССР работал во Львове, поспособствовав выявлению оуновских ячеек.
Сейчас Тогобичный прощался с Хельсинки. Он пришел на берег расположенного неподалеку от его дома озера Липпа (Липпаярви). Это красивейшее огромное озеро с живописными берегами образовалось (как утверждал один знакомый Кондрата Полуведько) после удара огромного метеорита. Прозрачная искрящаяся яркой синевой вода приводила нервы разведчика в состояние спокойствия, не умиротворенности, а именно сосредоточенного спокойствия, так способствующего работе в самых напряженных условиях. А в оуновском подполье все следили друг за другом, малейшее непонятное движение — и в центр шел донос, после чего следовало разбирательство контрразведки ОУН, и часто такое делопроизводство кончалось пулей в затылок. Полуведько не знал тот факт, что его жизнь спас лично начальник ГРУ РККА, генерал-майор Виноградов, он же «попаданец» из двадцать первого века, Андрей Толоконников. Дело в том, что в сороковом году в городе Харьков на имя Полуведько была приобретена квартира. Ничего в этом криминального не было, но деньги на приобретение квартиры были перечислены со счета НКВД. Глупость? Ага! Еще какая! В сорок третьем, когда Тогобичный работал в управе Харькова, помогая партизанским и подпольным организациям, именно этот маленький ордер послужил основанием для его провала. Теперь эти документы были уничтожены, а деньги значились внесенными наличными лично товарищем Полуведько, подпись, печать, все как положено.
[1] Правительство Литвы заседало в Каунасе, древней столице не этого молодого государства. Отсюда ироничное название буржуазного правительства Литвы, которое промелькнуло в советской прессе, да кому-то понравилось «каунасские сидельцы».
[2] В РИ профессор Вацлав Ивановский стал бургомистром Минска. Не зверствовал лично, но все решения немецкой оккупационной администрации, в том числе по репрессиям против минчан проводились с согласия Ивановского. Пытался установить контакт с англичанами, по-видимому через агентов АК. Был убит сотрудником НКВД в 1943-м году.
[3] Специальный десантный батальон Абвера, набранный из белорусских националистов
[4] По другим данным, погиб в 1945 году в Праге
[5] В РИ Рагулю не расстреляли, в суматохе первых дней войны он сумел освободиться, стал работать на немецкую администрацию, создал и возглавил конный эскадрон карателей-националистов в Новогрудском районе. Потом попал в разведшколу Абвера «Дальвитц», оттуда перебрался в американскую оккупационную зону, сотрудничал с ЦРУ, готовил к заброске в Белоруссию американских агентов, оказался в Канаде, где стал доктором наук, известным онкологом. В этой реальности … не судьба…
[6] В РИ от Полуведько НКВД знало о существовании в Ленинграде такого архива, но обнаружили его случайно в 1949 году.
Глава шестая
Дан приказ ему на Запад
Москва Здание Генерального штаба РККА 28 июня 1941 года
Начальник генерального штаба Александр Михайлович Василевский задерживался. Хотя генералу Виноградову было назначено на 10–00, уже четверть часа прошло в ожидании. В 10–19 появился чем-то раздраженный начальник, от сурового взгляда которого дежурный офицер сразу же съежился, а в приемную Василевский не вошел, а ворвался.
— Алексей Иванович! Ты уже тут! Извини! Никак не приучу этих остолопов подавать начальству рабочую машину, все время поломанную подать норовят! Разгоню гараж к чертовой матери! Проходи!
Надо сказать, что Александр Михайлович был к себе излишне строг: за то непродолжительное время, что он начальствовал над Генштабом, порядка в работе этой важнейшей организации стало намного больше. Шапошников был выдающийся военачальник, но при этом как менеджер (руководитель) откровенно слаб: слишком добрый, он был уверен в том, что люди ответственно относятся к порученному делу хотя бы потому, что присяга и воинский долг обязывают их к этому. Увы! Так не было ни в царской армии, ни в воинских формированиях Белого движения, ни в армии Временного правительства, да и в РККА люди были мало восприимчивы к таким понятиям как «совесть» и «честь», во всяком случае так, как это трактовал Борис Михайлович. А вот Василевский сантиментами не страдал от слова «вообще», умел быть жестким, терпеть не мог тех, кто выполнял свои служебные обязанности спустя рукава, повторял, что в армии ротами командовать некому, а если тут делать ничего не хочешь, то взвод для тебя всегда найдется! После нескольких переводов в полевые части с понижением звания самых отъявленных разгильдяев Генштаб притих. А потом начал работать как надо, поначалу скрипя и натужно, постепенно набирая обороты и решая реальные задачи.
С бывшим начальником ГРУ РККА у Василевского сложились если не дружественные, то вполне деловые отношения: многие усовершенствования в работе Генштаба, предложенные Виноградовым, пришлись ему по душе. Некоторые предложения казались избыточно радикальными, но в споре рождается не только истина, но и компромиссные варианты решений. А поспорить Василевский любил, к аргументам собеседника прислушивался, и не стеснялся изменить свою точку зрения, если был неправ.
— Тут такое дело. Тебе решили поручить серьезную задачу. Северный фронт. Кто против него сосредоточен ты в курсе. Седьмая, четырнадцатая и двадцать третья армии должны выдержать первый удар и не дать противнику прорваться к Ленинграду, Мурманску, их главная цель — выдержать первый удар. Они опираются на укрепрайоны: тут, тут и тут. В тылу решено сформировать твою, тринадцатую армию. Ты как, не суеверный? А то прикажу номер армии переменить. — пошутил Василевский.
