Крупные слезы текли по щекам Красных Мокасин. Он окунулся в черный мрак, продираясь сквозь него, наконец проник внутрь разреза и извлек оттуда субстанцию своей Тени. Она была мягкая, как губка, и пластичная, как глина, и он принялся лепить из нее новую форму. Края разреза на его груди медленно сомкнулись, а его душа, не вынося пустоты, набухла и растянулась, чтобы восполнить потерю. Скоро он вновь станет цельным, но вместе с тем дух его уменьшится.
После некоторых раздумий он сотворил дитя в виде сокола. Он огляделся вокруг, ища в призрачном мире образ железной решетки. Дерево обладает слишком сложным запахом, чтобы отличать его, а у металла запах простой. Он пробудил сокола на запах железа, стараясь не замечать странного ощущения раздвоенности, которое возникало у него всякий раз, когда он творил дитя. Дитя попробовало железо, запомнило его и снова погрузилось в сон.
Над головой клубились черные тучи, Красные Мокасины понял, что силы его на исходе. Если он уснет в призрачном мире, им воспользуется любой дух, оказавшийся рядом. Он начал возвращаться, стараясь делать это как можно тише, чтобы его не заметили и не поймали.
Вновь появился Куанакаша, а поскольку площадь начала темнеть и расплываться, он теперь был похож на темное существо с крыльями, наделенное бесчисленным множеством глаз.
– Просыпаются великие, – промурлыкал он с презрением и в то же время ликуя. – Грядут новые времена. И ты, мой друг, увидишь, как все может меняться, и тогда ты пожалеешь, что не принял предложения на моих условиях.
– Отправляйся спать, – приказал ему Красные Мокасины, и мириады глаз Куанакаши потухли.
Его собственные ресницы долго дрожали, прежде чем смогли приподняться, и взгляд его столкнулся с устремленными на него глазами Нейрна, донесся громкий храп Тага, и Красные Мокасины снова закрыл глаза и погрузился в сон.
Несколькими часами позже он проснулся от горячечного шепота, почувствовал себя разбитым, и его слегка трясло как в лихорадке. Сотворенный им сокол все еще находился в спячке, травмированный ужасом рождения. Может статься, что его смерть опередит пробуждение, все теперь зависело от планов дикарей и от того, что они намеревались с ними сделать.
Шепот исходил от тени, которая склонялась над их ямой, стоя на коленях.
– У меня больше нет веры, преподобный отец. Как я могу верить?
– Загляни в свое сердце, и ты найдешь там веру, ты убедишься, что Бог не умер, он жив, – ответил Мэтер.
– Когда-то я был пуританином, – призналась тень. – И я верил тогда. Но вот теперь… если Бог действительно жив, почему же он так жестоко обращается с нашим миром?
– Сын мой, наш мир – мир греха, и Господь ненавидит наши грехи, но Он позволяет нам грешить. И он так же позволяет нам воздерживаться от грехов.
– Я хочу уверовать, преподобный отец. Но после всего того, что я видел и пережил… и я видел наших древних богов, преподобный отец.
– Ты видел не богов, а демонов и призраков, – ответил Мэтер. – Ты смотрел в тот момент на мир глазами страха, глазами безбожника.
– Страха? Преподобный отец, это был не просто страх. Я видел, как отсюда на сорок лье вокруг с лица земли были стерты леса и города. Тут не осталось ни одной живой души. Они что же, все были грешниками? Да неужели же такое возможно? Среди руин я видел горы трупов. Я видел живых, у которых пузырилась кожа, глаза и барабанные перепонки лопались. Боже Всевышний, неужели все они, отец преподобный, были грешниками? Мне легче думать, что Бог умер, нежели сотворил такую жестокость с людьми.
– Никого не интересует, о чем тебе легче думать, – ответил Мэтер. – Бог был, Бог есть, и Бог всегда будет. И, конечно же, все те, кто умер, не были прокляты, как не были прокляты и те, что утонули вместе со своими кораблями в море или погибли от урагана, обрушившегося на прибрежные города. Но только из мертвых Господь выбирает, кто будет жить дальше, а кто нет. Сын мой, ты стал поклоняться дьяволу только потому, что потерял надежду. Но подумай, кто даровал тебе надежду, разве дьявол? Или те, кого ты именуешь «нашими древними богами»?
Тень на какое-то время замолчала.
– Нет, сэр. Мы остались в живых. Но в душе такая безысходность, отчаяние… – Он замолчал, видно подыскивая нужное слово. – Отчаяние бывает разным. Это какое-то подлое отчаяние, и это как раз и хорошо, вы понимаете. Чувствуешь себя странно счастливым, ты не видишь, как умирает твоя семья, тебе не нужно думать, что все уже свершилось: Бог пришел и ушел, он заключил, что ты всего лишь тварь ничтожная.
– Нет, друг мой, еще не все свершилось, и ты не тварь ничтожная. Ты должен надеяться на милосердие Господа нашего. Ты думаешь, что с земной жизнью все прекращается?
– Ну а как я могу верить во что-то иное? – Тень заплакала. – Отец преподобный, как же мне вновь обрести надежду?
– Ты должен надеяться, потому что Бог истинно существует, и Его любовь извечна, и Его правосудие справедливо. А если ты и дальше будешь идти путем грешника, то все меньше можешь рассчитывать на милосердие Господа нашего. И тогда отчаяние твое будет всеобъемлющим. Вернись к истинной вере, сын мой!
Тень уже не сдерживаясь рыдала.
– Вот вы, отец преподобный, как только наступит утро, умрете в муках, и неужели ж вы продолжаете верить?
– Умру в муках?
– Тут говорят, что древние боги питаются человеческими муками.
– Ну что ж, сын мой. Я не хочу умирать в муках, но и отчаиваться я не буду, думаю, не страшнее Христовых мучений ждет меня испытание.
– Преподобный отец, ну а разве распятый на кресте Христос не впал в отчаяние?
– Лишь на мгновение. Возможно, и мне придется пережить такое мгновение. Но если позволить этому мгновению продлиться чуть дольше, то оно станет всеобъемлющим, всю душу охватит и поработит. И если ты думаешь, что ты сейчас несчастен…
– Это, наверное, хорошо, – стенала тень, – умирать и надеяться на милосердие Господа.
– Умирая, никто не знает, попадет он в рай или нет, – тихо ответил Мэтер, – но в этом самая суть веры.
Караульный замолчал, и хотя Мэтер несколько раз взывал к нему, желая продолжить разговор, тот не отвечал. Наконец замолчал и преподобный отец.
– Умереть в муках, – тихо произнес Нейрн. – Красные Мокасины, у тебя достанет мужества их выдержать?
– Нас воспитывают в готовности терпеть муки, но я все же надеюсь, что мне удастся их избежать.
Нейрн улыбнулся:
– Я жил среди чоктау, и среди чикасо, и среди маскоджи. Я видел, как дети нападают на гнезда шершней и терпят их укусы, так воспитываются их мужество и стойкость.
Красные Мокасины улыбнулся, вспомнив детство:
– Очень многие вначале боятся укусов шершней.
– Очень многие боятся, когда к ним в первый раз прикасаются каленым железом, – пробурчал Нейрн. – И по сравнению с этим жала шершней кажутся сущей безделицей.
– Я слышал, как говорили об этом. А вам приходилось пробовать каленое железо, Томас Нейрн?
Тот кивнул:
– Да, я еще знаю, что такое смола сосны.
Красные Мокасины посмотрел на него с удивлением:
– И вы живы после этого?
Нейрн грустно усмехнулся:
– Они утыкали мое тело длинными деревянными иглами так, что я больше походил на дикобраза, нежели на человека, но они так и не зажгли их. А на следующий день они меня отпустили. Я до сих пор не знаю почему.
– На войне происходит много непонятного.
Нейрн покачал головой:
– На войне с индейцами – да. Для вас война – это путь к славе, иногда борьба за выживание. Врага вы подвергаете мучительной смерти в наказание и тем самым даете ему шанс проявить свое мужество. Но эти дикари совсем другие.
– Почему вы так думаете?
– Эти люди на вас не похожи. Некоторые называют вас дикарями, может быть, вы и есть дикари в каком-то смысле. Но у вас есть свои законы, вы знаете, что такое любовь, вы заключаете браки и рожаете детей, вы ведете войны, но вы знаете, что такое благородство. – А у этих людей ничего этого нет?
Нейрн покачал головой:
– За кого бы эти люди себя ни выдавали – за пиктов, друидов или еще бог знает кого, – они не являются никем из них. Еще два года назад они были мелкими землевладельцами, торговцами, а у их вожака – выговор человека из знатного рода. Бьюсь об заклад, что он человек благородного рождения, хоть и скрывает это. Нет, это люди, у которых ничего нет. Они отказались от всех старых ценностей и только притворяются, что взамен старого они предлагают нечто новое. Короче говоря, они – сумасшедшие, а не дикари. Для того чтобы быть дикарями, нужно обладать достоинствами, за которые отпускаются грехи.
– Принимаю это как доброе слово в адрес индейцев, – произнес Красные Мокасины. – Из ваших слов получается, что шансов на спасение у нас нет.
