С явным удивлением поглядев на графа, отставной ротмистр чистосердечно признался:
— Благодарю, оно окончилось вполне благополучно.
— То есть вы?.. Кхм. Не будет ли наглостью с моей стороны узнать, во что обошелся вашему приятелю его проигрыш?
— Пустяки, триста тысяч.
Услышав за спиной сдавленный кашель, секундант — «преображенец» натянул на лицо маску деловитой невозмутимости и только после этого развернулся, узрев изрядно удивленного (если не сказать больше!..) темой беседы поручика Шиллинга.
— Пора!
К дуэльному распорядителю генерал–майору Пенскому отставной ротмистр и вполне себе находящийся на действительной службе штабс–капитан подошли одновременно — и если первый был преисполнен всего лишь терпеливого ожидания, то второй отличался едва заметной бледностью, вдобавок был предельно серьезен и убийственно хмур.
— Господа. Я в последний раз предлагаю вам примириться.
Выждав приличествующую паузу, командир Семеновского лейб–гвардии полка негромко скомандовал:
— К оружию!
Первым неприятным сюрпризом для Навроцкого стала шашка в руках противника — с позолоченной рукояткой, анненской «клюквой» и георгиевским темляком. Золотое оружие, награда истинных храбрецов! Второй же неприятный сюрприз заключался в том, как именно его обидчик выполнил короткую разминку. Слишком уж привычно–выверенными были все его движения…
— Господа. Позвольте напомнить вам еще раз: парирование и отвод ударов свободной рукой недопустимы, и если только подобное произойдет, секунданты тотчас привяжут ее к поясу. Так же, в том вполне вероятном случае, если чей–либо клинок придет в негодность, другому дуэлянту полагается немедля прекратить поединок и отойти три шага назад — до замены противником своего оружия. Нарушителю сего правила — смерть.
Вновь сделав паузу, достаточную, чтобы дуэлянты в полной мере прониклись сказанным, генерал рявкнул отменно поставленным командирским голосом:
— Изготовиться к поединку! Бой!
Сшихх. Сших–сшии!..
Несколько пробных ударов окончательно подтвердили все догадки преображенца — его противник был далеко не новичком в искусстве фехтования на длинных клинках. Причем (и это было хуже всего!) стиль князя был явно далек от классического.
— Х–ха!
Сших–сшии–клац!..
Где–то с минуту секунданты наблюдали, как штабс–капитан пытается попасть по верткому и на диво гибкому гражданскому штафирке, явственно начиная злиться от постоянных неудач. И наблюдали бы и дальше, но на выходе из очередного уклонения князь ударил сам — не по чужому клинку, а по руке, что его держала…
— А!..
С предвкушающим шипением рассекаемого воздуха стальной змей слегка зацепил–укусил выставленную вперед ногу, а затем, на мгновение буквально размазавшись от скорости, легко и невесомо коснулся беззащитной шеи. Долгие мгновения полного молчания, нарушенные вырывавшимся из узкой щели клокочущим сипением и фонтанчиками крови — а затем обмякшее тело упало навзничь, еще не веря в свою скорую смерть.
— Грлк!..
Слегка позеленевший поручик Волжин резко отвернулся, граф Татищев едва заметно сглотнул, а встрепенувшийся доктор бросился к побежденному.
— Дуэль окончена!
Многоопытный генерал, успевший повидать за свою жизнь и не такое (особенно во время последней русско–турецкой войны) на судорожные конвульсии быстро затухающей агонии смотрел совершенно спокойно. Да и вообще, чувствовал некое удовлетворение — его симпатии были целиком и полностью на стороне отставного ротмистра с мягкой полуулыбкой на губах и окровавленным Золотым оружием чуть на отлете. А вот преображенец и измайловец, побледневшие от вида и запаха крови так, словно они были и не офицерами русской гвардии, а какими–то изнеженными девицами–институтками, вызвали в нем лишь глухое раздражение. Все же прав был его доверитель — обмельчала гвардейская порода, как есть обмельчала!..
— Доктор, что там?..
Отойдя в сторону от умирающего, князь резко крутнул шашкой, стряхивая на смятую траву тягучие капли густого багрянца. Затем прошелся по клинку извлеченным из–за голенища платком и внимательно осмотрел сталь на предмет возможных царапин и зазубрин.
— Князь, мои поздравления.
Светловолосый аристократ с учтивой признательностью склонил голову, возвращая наградное оружие в теснины ножен.
— Благодарю.
Проследив, как отставной ротмистр возвращает на свои плечи скинутый перед поединком мундир, Пенский перевел взгляд на служителя Асклепия — дабы увидеть, как тот встал и медленно перекрестился.
— Господа секунданты, прошу подойти ко мне, нас ждут печальные формальности.
Сорок минут спустя, когда к рощице подкатил экипаж с командиром лейб–гвардии Измайловского полка, все уже было окончено. Тело штабс–капитана Навруцкого перенесли в один из экипажей и накрыли плотной накидкой, вернувшие себе прежнее самообладание секунданты согласовали и подписали дуэльный протокол, и даже доктор успел отмыть–оттереть свои основательно испачканные руки. Собственно, о случившемся напоминало лишь бурое пятно с весьма характерным запахом и небольшой пятачок изрядно потоптанного разнотравья. Но чтобы увидеть эти свидетельства, надо было четко знать, куда смотреть. Вернее, не так: для начала, требовалось отойти от рощицы примерно на сотню шагов, а вот потом уже и оглядываться…
— Добрый день, Владимир Васильевич.
Генерал–майор Евреинов, принявший на себя обязательства дуэльного распорядителя второго поединка, с интересом поглядел на князя Агренева, коий прилег недалеко от них в теньке на клетчатый плед. И не просто прилег, а внимательно и с явным интересом читал свежую утреннюю газету, время от времени отпивая из небольшой походной кружечки свежезаваренный чай. Словно бы приехал не на дуэль, а на небольшой загородный пикничок в приятной компании… Газета — ладно, но как он умудрился раздобыть горячий чай?!!
— Добрый, Александр Александрович.
— Могу я узнать, как все произошло?
Немного помолчав, командир лейб–гвардии Семеновского полка лаконично обрисовал коллеге по нелегкому секундантскому ремеслу недавний поединок:
— Наш доверитель уложился в минуту и пятнадцать секунд. Вначале прошел его удар в запястье оружной руки, затем по правому колено, и в завершении — шея.
Сняв фуражку, генерал–майор Евреинов благочестиво перекрестился:
— Царство небесное штаб–ротмистру, и вечный покой.
Вернул фуражку и деловито осведомился:
— Ранен ли князь?