— Что делать будем?! — хрипит он мне.
— Воевать! — коротко бросаю я и, пригнувшись, бросаюсь в хвост колонны. Там ЗУ, там наши еще сопротивляются. Значит, есть шанс. На бегу замечаю шевеление в развалинах на противоположной стороне дороги. Вот вы где, голубчики! Попались! Ну, теперь держитесь!!! Вскидываю автомат к плечу… Это с открытого прицела попасть было бы трудновато, но сейчас на моем 'сто третьем' — очень даже неплохая четырехкратная оптика, которая досталась мне от убитого Толей американского морпеха и которую я тщательно пристрелял в Ростове.
— Тылы держи! — ору я водителю и короткими очередями бью по мельтешащим в развалинах фигуркам. Две из них падают, как подрубленные. Причем одному пуля попадает точно в голову, и содержимое его черепа патном расплескивается по кирпичной стене. Позади грохочет автомат Сашки. Он явно заметил, куда бью я, и решает не отставать. Вот ведь, твою ж мать! Сказал же ему тылы прикрывать, а если оттуда… Над ухом мерзко взвизгивает пуля. Причем прилетела она со стороны нашего грузовика
— Саня, сзади! — ору я, перекатом через плечо уходя вбок с линии огня.
А вот Сашка этого сделать не успевает и теперь его распластанное по склону кювета тело рвут пули.
— Да получите, суки! — сквозь зубы цежу я и швыряю в сторону обошедших нас с тыла боевиков гранату. Рвануло знатно и, судя по воплям, несущимся из-за перевернутого грузовика, не просто так. Ну, пока они там заняты, надо магазин сменить. Внезапно откуда-то слева слышу:
— Это он! Живым брать!!!
Последнее что я успеваю понять, прежде чем меня вырубает, что слова эти были сказаны по-русски. А потом — вокруг враз становится темно.
В себя прихожу от мерного покачивания вверх-вниз и едкого неприятного запаха конского пота. Понимаю, что меня, словно какой-то куль, просто перекинули через спину лошади, связав под ее брюхом руки и ноги. На голове — плотный джутовый мешок: воздух проходит, но ни черта не видно. Ясно только одно — судя по освещенности, на дворе давно уже ночь. Судя по ощущениям, всю экипировку с меня сняли, а вот одежда — на мне. Даже мои форсистые 'Коркораны' не тронули. Вот это уже интересно. Уж чего-чего, а хорошие ботинки с меня сразу снять должны были. Непонятно. Кто и каким образом меня отключил — вспомнить не могу, ясно только, что снова прилетело по голове. И опять по левой ее стороне, и так при аварии пострадавшей. Болит — неимоверно, на роже кровь запеклась толстой коркой. Блин, хорошо все-таки, что голова у меня такая крепкая! Другому бы кому давно череп раскроили. А мне — ничего, как говорится: были бы мозги — было бы сотрясение мозга. Так, думаю, лучше всего мне пока продолжать делать вид, что я по-прежнему нахожусь без сознания. Как тогда, в Алпатово, вдруг и тут что интересное услышу? Интуиция снова не подвела.
Сначала совсем рядом двое заговорили на каком-то не знакомом мне языке, явно восточном, скорее всего — турецком. Потом их резко оборвал грозный начальственный рык:
— Кому было сказано, говорить только по-русски! Или кто-то хочет на такой ерунде, как акцент проколоться?!
Ага, явно старший! Тарабарщина тут же обрывается и один из только что беседовавших на турецком отзывается уже по-русски:
— Извините, господин лейтенант, больше не повторится. Мы думали, среди своих-то можно…
— Можно будет, когда на базу в Эрзерум вернемся, а тут — только по-русски, иначе — можно и не вернуться. Вон этот дерьма кусок, пока я его не выхлестнул и не спеленал, скольких наших положил?
— Да уж, — соглашается второй из говоривших по-турецки. — Четверых, гад, завалил да из раненых одного добивать пришлось.
— Вот, — продолжает свою мысль лейтенант. — И я о том же. Не люди, а бешеные шакалы. Таким только подставься — загрызут, пискнуть не успеешь.
Это ты, гнида, верно подметил, хотя, за шакала, да еще и бешеного малость обидно, Но вот в остальном согласен: только подставьтесь…
— Господин лейтенант, я вот понять не могу, — снова слышу я голос первого. — А почему мы вещички-то его не поделили? У него, вон, и автомат какой отличный, и 'Стечкин', и побрякушка эта золотая… Да и ботинки его я б себе забрал, как раз размер мой почти. Да и в сумке этой его брезентовой было чем поживиться…
— А вот это, боец, не твоего ума дело, — резко обрывает мародерские фантазии лейтенант. — Личный приказ полковника Кылыча — чтоб ни одной нитки из того, что у него при себе было, не пропало. Или ты хочешь расстроить Атмаджу-эфенди?
В голосе явно послышалась неприкрытая угроза и намек на возможные серьезные неприятности для ослушавшегося. Собеседник лейтенанта намек явно понял и тут же сдал назад:
— Да что вы, господин лейтенант, и в мыслях не было. Это я так… Помечтать…
— Ну, вот и мечтай молча.
Вот так вот все интересно. Ребятишки свободно владеющие и турецким и русским, умеющие устраивать грамотные засады, имеющие, в отличие от Непримиримых, четкую организацию и пользующиеся армейскими званиями, подчиняющиеся полковнику с турецким именем, да еще и базирующиеся в Эрзеруме. Совсем идиотом надо быть, чтобы не догадаться, с кем судьба свела. Мамелюки… Ошибался, выходит, полковник Григорьев, уж больно живые и деятельные эти ребята для дезинформации. А вот интересно, куда они меня вообще везут? Неужели так до самого Эрзерума и потащат? Если да, то хреново, оттуда я точно не выберусь, а вот если куда поближе — может еще и есть варианты. Надо только до места добраться, а там поглядим… Хотя, Миша, кому ты мозги паришь! На что ты там глядеть собрался? На то, как Непримиримые тебя, за убитых родичей на куски живьем пластать будут? Вот ведь попал, а! Ладно, главное — без паники, как говорится: война тропу укажет.
На лошади меня везли довольно долго, часа три. Я уже начал подумывать о том, чтобы как-то обозначить свое 'пробуждение': тело затекло просто страшно, да и висеть вниз головой становилось все тяжелее, ей, бедной и так сегодня дважды досталось, а тут кровь прилила, и совсем плохо стало. Но, не пришлось. Лошадь внезапно остановилась и кто-то начал резать веревку, которой были связаны мои руки и ноги. Я, было, собрался рвануться: если и не убегу, так может, хоть пристрелят при попытке к бегству. В моей ситуации легкая смерть от пули — далеко не худший выход. Ага, размечтался! Дураков среди мамелюков явно не было, оказалось, что разрезали всего-навсего веревку, соединяющую между собою путы на моих руках и ногах. Так что, с лошади меня, сняли, но я при этом все равно остался связанным. Когда мою тушку довольно грубо просили на землю, я глухо матюкнулся.
— Ты, гляди, — раздался совсем рядом голос лейтенанта. — Очухался наш спящий красавец! Как самочувствие?
