На лошади меня везли довольно долго, часа три. Я уже начал подумывать о том, чтобы как-то обозначить свое «пробуждение»: тело затекло просто страшно, да и висеть вниз головой становилось все тяжелее, ей, бедной и так сегодня дважды досталось, а тут кровь прилила, и совсем плохо стало. Но, не пришлось. Лошадь внезапно остановилась и кто-то начал резать веревку, которой были связаны мои руки и ноги. Я, было, собрался рвануться: если и не убегу, так может, хоть пристрелят при попытке к бегству. В моей ситуации легкая смерть от пули — далеко не худший выход. Ага, размечтался! Дураков среди мамелюков явно не было, оказалось, что разрезали всего-навсего веревку, соединяющую между собою путы на моих руках и ногах. Так что, с лошади меня, сняли, но я при этом все равно остался связанным. Когда мою тушку довольно грубо просили на землю, я глухо матюкнулся.
— Ты, гляди, — раздался совсем рядом голос лейтенанта. — Очухался наш спящий красавец! Как самочувствие?
— А ты развяжи, — зло огрызнулся я. — Там и увидишь.
— Ага, щаз, размечтался, — глумливо хохотнул тот в ответ. — Хватит, ты уже порезвился. Как говорится: не все коту творог, иногда и рожей о порог. Вот я тебя и приложил. Как нравится?
— Не льсти себе, бывало и хуже.
— Ничего, родной, у тебя еще все впереди. Вот Атмаджа-эфенди с тобой пообщается, уж не знаю, чего он от тебя хочет, да и отдаст Непримиримым из Ведено. А у них на тебя зуб такой, что подыхать ты будешь долго и погано.
— А кто сказал, что у веденских именно ко мне претензии? Может, это кто другой им насолил?
— Слушай, дурака врубать не надо, тут тебе не суд и доказывать никому ничего не нужно. Ладно, славно поболтали, грузите его.
Меня подняли за руки и за ноги и, раскачав, просто закинули… Куда? Ну, судя по ощущениям — в кузов небольшого грузовика, вроде «Газели» или «Бычка». Потом вокруг загрохотали сапоги, похоже, мамелюки будут ехать тут же, у них, наверное, лавки вдоль бортов. По крайней мере, ногами они меня утрамбовали именно в середину кузова, а сами разместились слева и справа. Оглушительно чихнул и неровно, с подвыванием, затарахтел движок, заскрежетало сцепление, поехали. Куда — неясно, но то, что впереди ничего хорошего меня не ждет — факт.
Грузовик ехал куда-то всю ночь. Причем, судя по моим ощущениям и захлебывающемуся вою изношенного двигателя, мы все выше забирались в горы. Нет, они что, на самом деле меня в Эрзерум везут? Не, бред, скорее всего загадочный турецкий полковник, фамилию которого я уже умудрился позабыть, сидит в каком-нибудь горном селе на юге бывшей Чечни, в том же Итум-Кале, например, или в Шатое. Хотя, чисто теоретически, может быть и на севере Грузии. Уже утром, когда солнечный свет стал проникать сквозь плотную ткань мешка, грузовик внезапно остановился.
— К машине! — раздался снаружи зычный голос командира мамелюков. — Привал. Можно оправиться и пожрать чего-нибудь сообразить. Первое отделение — в боевое охранение. Сергей, ты остаешься у машины и охраняешь пленного.
— Есть! — отозвались сразу несколько голосов.
Да уж, сразу видно, что не банда, а армейское подразделение: приказали — выполняй, и никаких «почему я? и прочих проявлений нестроевой вольницы.
— Эй, Сергей, мне б водички попить, — пытаюсь я наладить контакт со своим сторожем.
— Обойдешься, мразь. На место приедем — там тебя напоят, из ушей польется! — рыкает в ответ тот.
Вот и поговорили… И чего он такой добрый-то? Хотя… Скольких я вчера угрохал? Четверых, да одного подранка, видимо, самого тяжелого, они сами добили. И кто знает, в каких отношениях этот Сергей был с убитыми. Может я вчера его лучшего друга в «страну вечной охоты» отправил.
Еще минут через двадцать откуда-то издалека прозвучал предостерегающий окрик, потом, уже рядом с грузовиком послышались голоса:
— Господин лейтенант, местные какие-то, говорят, в Итум-Кале на базар едут. Вот, старший их, говорит, вас знает.
— Аааа, ас-салам алейкум, Ильяс-хаджи,[126] — лейтенант, похоже, действительно знает того, кого к нему привел караульный.
— Ва-алейкум салам, Али-аскер. Давно мы с тобой не виделись, — второй голос явно принадлежит человеку пожилому, причем по-русски он говорит очень чисто, почти без акцента.
— Ну, зачем же так официально, Ильяс-хаджи, можно просто Алексей.
— Да какой ты Алексей, лейтенант? — в голосе старика слышна ирония. — Все Алексеи, они по ту сторону Сунжи.[127]
— А хоть бы и так, — легко соглашается явно не обидевшийся на дерзость старика лейтенант. — Как ваши дела, уважаемый, как здоровье? Как дети и внуки?
— Хвала Аллаху, все в порядке. А у тебя что?
— У меня по-разному. Вчера людей своих потерял, зато хорошего пленника взял.
— Это кого же? — голос старика снова становится насмешливым. — Неужели Генерал-Губернатора из Ханкалы украл?
— Не совсем, но почти. Я того шайтана, что два месяца назад под Ведено бойню учинил, взял.
— Да ладно?! — Ильяс-хаджи снова стал серьезен. — Ай да Али-аскер, ай да красавчик! Слушай, а можно я на него хоть гляну? Будет что друзьям рассказать.
— Да смотрите, уважаемый, разве жалко, вон он, в кузове валяется. Только потом снова мешок этому шакалу на голову наденьте, незачем ему лица моих парней видеть.
Скрипит откидываемый борт, а потом сильная рука приподнимает меня за шиворот. Я послушно сажусь, опершись спиной на лавку. Та же рука сдергивает с моей головы мешок. Я сначала щурюсь и промаргиваюсь от яркого света, а потом… Твою ж ты мать! Быть того не может!!! Ошибся? Нет, по совершенно ошарашенному и сбитому с толку виду старика понимаю, что не ошибся. М-да, а не так уж ты изменился за эти тридцать лет: ярко-зеленые глаза все те же, и характерный, зигзагообразный шрам на правой щеке и скуле на прежнем месте. Вот бородищу отрастил аж до пупа, причем она уже давно не рыжая, а седая…
— Ну, здравствуй, Эли.[128] Как твое колено? — чуть слышным голосом шепчу я.
— Миша? — изумленным шепотом отвечает он. — Ты? Но как такое возможно?
— Машалла,[129] — коротко бросаю я в ответ.
— Что там у вас, уважаемый? — слышен снаружи голос моего сторожа Сергея.
— Да ничего, — уверенным голосом отвечает Ильяс и, окинув взглядом мою покрытую засохшей кровью физиономию и потрескавшиеся губы, добавляет. — Этот гяур, сын шакала, пить просит.
— Не обращайте внимания, Ильяс-хаджи, у меня тоже просил. Перетопчется!
— Ну, значит, перетопчется, — безразлично отвечает он, нахлобучивая мне на голову мешок, но прежде чем выбраться из кузова, молча, ободряюще тыкает меня кулаком в плечо.
