Андрей Колганов - Жернова истории 3

Холодный ноябрьский ветер швырял в лицо стоявших на перроне Белорусско-Балтийского вокзала людей мокрый снег. Не спасали от него и перекрытия над перроном — ветер легко обходил эту преграду. Приходилось надвигать кепку пониже, и поглубже прятать нос в поднятый воротник пальто. Лиде было не легче — модная шляпка, пожалуй, была еще худшей защитой от снега, нежели кепка. Обоих детей мы сразу засунули в купе, чтобы оградить их от пронизывающего сырого ветра, а сами вышли попрощаться с провожающими. Лазарь Шацкин, пожимая мне на прощание руку и крепко обнимая, тихонько проговорил: — Ничего, Виктор, это еще не последний бой. Мы еще посмотрим, чья возьмет… — Не драматизируй! — отвечаю ему, не понижая голоса. — Это даже еще не бой, а так… Заминка. А потому обойдись, пожалуйста, без резких движений. Главное сейчас — не позволить нашим недоброжелателям приписать нам подрыв партийной дисциплины, фракционность, и прочие штучки, кричать о которых они большие мастера. Говорю, но сам не очень-то верю в действенность подобных рецептов. Когда-то давно — лет пять или шесть уже прошло? — сам предлагал нечто подобное Троцкому. А теперь приходится уговаривать самого себя… Заставить страну выкарабкаться из той колеи исторического развития, что была проложена в мое время, оказалось не так уж и сложно, по большому счету. Гораздо сложнее оказалось не дать стране сползти в эту колею обратно. Не случайно же она там в свое время оказалась? Были ведь на то причины, и весьма серьезные, и, главное, никуда эти причины не делись. — Не беспокойся! — Лазарь, который так и остался в душе юным комсомольским вожаком, не теряет оптимизма. — Отсидишься пока в Швейцарии, — тебе же не привыкать? — шутит он. — А мы тут разберемся аккуратно, что к чему. Да, хорошо, что в Швейцарии. И пост экономического советника в представительстве СССР в Лиге Наций — не самое худое место. Да еще и жена рядом будет, в качестве переводчицы при нашем представительстве. И дети с нами. Ведь могла судьба и куда как круче повернуться. Но все же не повернулась. Все-таки изменилось кое-что в СССР, изменилось. Вот и в Лигу Наций вступили на четыре года раньше. А отзыв всех советских представителей из Коминтерна? Хотя резиденция руководящих органов осталась в Москве, и из МОПР представители ВКП(б) не вышли, но шаг беспрецедентный. Конечно, зарубежная пресса почти сразу закричала, что это просто хитрый маневр Кремля (причем доля истины в этом, несомненно, есть), впечатление было произведено немалое. Однако не меня сейчас не это занимает. Машинально беру Лиду под локоть, помогаю подняться по ступенькам в вагон. На площадке оборачиваюсь. Михаил Евграфович, ссутулившись, не скрывает слез, то и дело вытирая их носовым платком. После резкого сокращения числа сотрудников в аппарате Коминтерна он оттуда формально ушел, и теперь возглавляет маленькое, якобы независимое, бюро переводчиков, работающее по контракту с ИККИ. Жаль его — он как-то постарел последнее время. Хотя слово "сдал" к его состоянию не подходит, — он все еще довольно энергичен, — но годы берут свое. А перетащить его в Женеву не удалось. И так место для жены с боем выцарапал. Хорошо, что Трилиссер не испугался, нажал кое-где по своей линии… Недолго мне довелось проходить членом ЦК, недолго. Три года — от съезда до съезда. Жернова истории сделали еще один оборот, однако же и на этот раз мне удалось как-то увернуться от "пожатья каменной десницы". До следующего раза? Пока мне, можно сказать, отчаянно везло… Слышен приглушенный снежной круговертью гудок паровоза. Через несколько секунд поезд заметно дергается и начинает ползти вдоль перрона. Проводница захлопывает дверь, и недовольно бурчит: — Не стойте на площадке, граждане! Проходите в свое купе! — но, не дождавшись от нас реакции, первая покидает тамбур. Я же, повинуясь внезапному порыву, притягиваю к себе жену, — а ее бросает мне навстречу, когда поезд дернулся на выходной стрелке, — и начинаю жадно целовать. Отрываясь, чтобы перевести дыхание, шепчу: — Лида, милая… Чтобы ни случилось — я люблю тебя. Люблю все сильнее и сильнее… — и снова следуют горячие поцелуи. Однако и окончательно голову терять не следует. Лида вдруг отстраняется от меня, и я с секундным запозданием соображаю: нас же дети в купе ждут! Нет, малышей надолго бросать не годится. Старшему еще и четырех нет, а мы их одних оставили! Вот шляпа, прости господи, забыл про все… Устраиваемся в купе, младшая тут же лезет к маме на колени, а старший солидно сидит напротив меня: вроде как и под боком у мамы, и в то же время сам по себе. А сколько с ними было переживаний! Точно, как раз незадолго до XIV съезда Лидуся мне рассказала, что у нее не будет детей. События тогда понеслись вскачь, заботы валились со всех сторон, но эта заноза прочно сидела у меня в сознании. Однако сделать что-нибудь удалось не сразу. Слишком уж напряженной была ситуация. Мыслями я вернулся в 1925 год. Что же меня тогда больше всего занимало?..

Почти весь июнь 1925 года я насиловал свою память. Именно свою, а не Осецкого. Малейшие детали относительно поисков алмазов, которые всплывали в сознании, тут же заносились в блокнот. Особой секретности соблюдать не стоило — что, например, скажут человеку середины 20-х годов такие пометки, как: "Красновишерский район", "Далдын" и т. п. географические наименования? Далеко не сразу вспомнилось мне, и к кому можно обратиться с этим делом. Лишь недели через две всплыла в памяти фамилия Федоровский — кажется, он ездил в 1931 году в Южную Африку и после этой поездки высказал гипотезу о сходстве ее геологического строения и строения Сибирской платформы. Когда, наконец, число припомнившихся опорных точек показалось мне достаточным, чтобы с их помощью заинтересовать геологов, я обратился к уже испытанному приему. Устроившись теплым июньским вечером на диване рядом с Лидой и обняв ее за плечи, спрашиваю: — Как ты, дорогая, относишься к бриллиантам? — Пф! — немедленно фыркает в ответ жена. — Барская забава! Что я тебе, нэпачка какая-нибудь, чтобы бриллиантами увлекаться? — А к алмазам? — продолжаю свои расспросы. — Какая же разница… — начинает было Лида, но тут она останавливается, задумывается на минуту, потом неуверенно отвечает: — Кажется, делают какой-то алмазный инструмент… Да, и очень дорогой. За валюту покупают за границей. — А почему за границей? — не перестаю допытываться. — Так нет у нас алмазов, — пожимая плечом, как будто я спрашиваю о чем-то само собой разумеющемся, бросает она. — А если есть? Реакция Лиды была моментальной: — Ты что-то знаешь? — развернувшись ко мне лицом и воткнув в меня пристальный взгляд своих карих глаз, громко прошептала она. — Беда в том, что знаю только я, — вздыхаю по своей дурной привычке. — А все геологические светила уверены, что алмазов на территории СССР быть не может. Разве что академик Вернадский питает некие неопределенные надежды, что алмазы все же могут найтись. Но для геологов он — чистый теоретик, и уж во всяком случае, никакими поисками на основе таких неопределенных надежд заниматься никто не будет. Да и где искать? — А ты знаешь, где? — Лида уже загорелась азартом поиска неведомого. — Кое-что знаю. Но чтобы это "кое-что" вызвало к жизни работу геологических поисковых партий, мне потребуется твоя помощь, — с этими словами сильнее притягиваю ее к себе за плечи и прижимаюсь щекой к ее щеке. — Моя? — она предпринимает не слишком уверенную попытку отстраниться и снова заглянуть мне в глаза. — Да, — ослабляю свои объятия и киваю в ответ. — Мы с тобой прямо сейчас займемся изготовлением очень убедительного повода приступить-таки к изысканиям. Предложенная мною мистификация, вопреки опасениям, не вызвала у моей чекистки никакого протеста. Напротив, она весьма ретиво принялась за дело. Уже на следующий день, положив перед собой изготовленный, после нескольких попыток, образец почерка, она стала писать под мою диктовку. Первый черновик оказался неудачным — слишком уж часто Лида сбивалась на привычные ей начертания букв, на характерные для нее связки при письме, иногда забывала про "яти" и "ижицы". Да и моя диктовка тоже подчас спотыкалась. Однако я заметил: — Пусть в письме останется несколько исправлений и зачеркиваний. Правдоподобнее будет. Ты как зачеркиваешь неправильно написанное слово? — Прямой чертой, — отозвалась Лида. — А тут зачеркивай наклонным зигзагом. Пришлось испортить немало листов бумаги, перенести работу на следующий день, но, в конце концов, на стол лег экземпляр, который, как мне показалось, можно было показывать кому угодно без боязни, что автор письма может быть установлен по почерку. Я вчитался в крупные, нарочито старательно, "по-гимназически", исполненные буквы: "Дорогой Даниил Сергеевич! Пишу тебе не своей рукой — я едва выкарабкался из сыпняка, как тут же подхватил испанку. Я не в силах уже держать перо. Боюсь, дни мои — если не часы — сочтены. Посему ничего не остается, как хотя бы через тебя уведомить мир о той работе, которую я вел в глубокой тайне последние двенадцать лет. Не осмеливаюсь писать о том в открытую, но ты человек грамотный, и должен догадаться, о чем веду речь. Наверное, я умру неисправимым романтиком. Когда в начале века до меня дошли слухи о находках на территории России, первым делом я начал собирать слухи сии из чистого любопытства. Затем, когда некоторые свидетельства показались мне заслуживающими доверия, загорелся мыслью перепроверить их. И — началось! Двенадцать лет жизни и все немалые сбережения истрачены мною в экспедициях, полных лишений и опасностей. Жена моя от меня отвернулась, родные и близкие дружно сочли опасным чудаком. Но хватит лирики. Результаты, полученные мною, смею надеяться, заслуживают внимания, и от них может произойти немалая польза Отечеству. Буду краток. Самые первые, и, как потом оказалось, самые легкие находки сделаны мною на Среднем Урале в районе мелких притоков Вишеры, в междуречье Вишеры и Чусовой. Несомненное рассыпное месторождение обнаружено на речке Большой Колчим от ее среднего течения до горы Колчимский Камень. Оно, прямо скажу, не слишком богато, но там получены образцы отменного качества, едва ли не превосходящие лучшие из известных. Место сей находки может быть отыскано по следующим приметам: следуя вверх по Вишере от поселка Вижаиха, известного своим металлургическим заводом, можно достичь сельца Колчим, стоящего близ устья названной реки. А далее надо лишь подняться на два десятка верст по сей реке. Не сомневаюсь, что дальнейшие поиски в окрестностях Вижаихи могут принести и новые открытия. Другое перспективное место лежит примерно в 110–120 верстах к северо-востоку от Архангельска, вблизи Белого моря, по течению реки Золотица, верстах в 50–60 от побережья. Хотя усилий моих оказалось недостаточно для отыскания коренного месторождения, но отдельные находки в речных отложениях и характер геологического строения местности, наличие там соответствующих пород, заставляют думать, что я был на верном пути. Более всего, однако, меня занимают перспективы самого, пожалуй, глухого угла нашего Отечества — а именно, Иркутской губернии в той ее области, что населена якутами. Я решился предпринять туда три экспедиции, стоившие наибольших страданий и лишений, так же после сообщений о занимательных находках, опубликованных местным краеведом. Но проделанная работа стоила тех жертв, коих она потребовала. Левый приток реки Вилюй в среднем ее течении — река Марха и ее собственный приток Далдын, и правый приток Вилюя, расположенный выше по течению — Малая Ботуобия, — настолько многообещающи, что у меня нет ни малейших сомнений, куда должны быть направлены дальнейшие усилия. Дело, впрочем, осложняется не только неустроенностью края и донельзя суровой природой. Налицо настороженность, отчужденность и даже чуть ли не враждебность туземного населения. Настроение якутов сразу менялось, когда они узнавали о цели наших поисков. Над ними довлеют, по всему видно, какие-то местные суеверия. Однако же — вот парадокс! — именно якут-проводник нашел великолепный экземпляр карбонадо, очевидно, никак не соотнося этот темный камушек с обычным обликом сего минерала. Дело даже не в отдельных находках, хотя они с несомненностью подтверждают мои слова. Там едва ли не повсюду встречались мне свидетельства сходства геологического строения сих мест с известнейшими в мире месторождениями. Судя по результатам геологической съемки местности, стоило бы продолжить поиски и значительно севернее реки Далдын, в бассейне реки Оленёк. К сожалению, не зря у нас говорится, что нет пророка в своем Отечестве. Когда со своими находками показался я в Горном департаменте, геологические светила высмеяли самое намерение искать в обследованных мною местах, объявив найденные мною пиропы обыкновенными гранатами, а кимберлит — столь же банальным энтрузивным туфом. Мои же собственные сравнения найденных образцов с теми, что хранятся в минералогической коллекции, заставляли упорствовать в своем мнении. Однако меня встречала лишь глухая стена непонимания. И даже два отличнейших образца кристаллов из бассейна Вишеры нимало не поколебали скептицизм ученых мужей! Они готовы были, в угоду своим замшелым теориям, отрицать очевидное! Теперь же дело моей жизни и вовсе грозит сгинуть безо всякой пользы. Вернувшись в прошлом году на Урал, я подхватил сыпняк. Пока валялся в бреду, кровавая усобица охватившая землю нашу, сделала свое черное дело. Нанятые мною рабочие разбежались, запасы экспедиции разграблены, коллекция образцов и взятые пробы расточены неведомо куда. Сам же я изнурен новою болезнью, и уповаю теперь единственно на то, что мое письмо тебя достигнет, и труды мои не пропадут втуне. Коли Господь попустит мне выжить, заклинаю…" Ни даты, ни подписи на письме не было — текст обрывался на полуслове. Кстати, немало времени было убито как раз на то, чтобы последнее слово пришлось аккурат на конец последней строки, уместившейся на листе бумаги. И бумага была взята не простая — для окончательного варианта был использован пожелтевший листок с перечеркнутым штампом Союза земств и городов, завалявшийся среди черновиков у меня в Управлении. Теперь мне предстояло найти Федоровского. Смутно припоминалось, что он, вроде бы, являлся профессором Горной академии. Зайдя на работе в Научно-технический отдел, чтобы узнать, где эта самая Горная академия располагается, я выяснил, что профессор Николай Федорович Федоровский не только преподает в Московской горной академии по адресу Большая Калужская, 14, но является членом коллегии Научно-технического отдела ВСНХ СССР. Но, поскольку заседания коллегии в ближайшее время не предполагалось, пришлось тащиться на Большую Калужскую. Не ближний конец от Варварки! Однако же и там меня ждала неудача. Мне сообщили, что занятий у профессора Федоровского сегодня нет. Однако некоторая надежда все-таки осталась: — Скорее всего, он сейчас у себя, — пояснил мне сотрудник учебной части. — У себя? — не понял я. — Ну да, он же теперь директор "Lithogaea". В результате моих расспросов словоохотливый сотрудник поведал, что два года назад Н.Ф.Федоровский оставил кафедру в Московской горной академии и стал директором Института прикладной минералогии. Этот институт как раз и был создан на базе первого в России частного научно-исследовательского института со столь удивившим меня названием "Lithogaea" ("каменная земля" по гречески). В 1918 году основатель института купец В.Ф.Аршинов передал его Советскому государству, а с февраля этого года он получил название Институт прикладной минералогии и металлургии. — Для него новое здание начали строить в Старомонетном переулке, — рассказывал мой собеседник, — но пока Николай Федорович располагается в старом здании "Lithogaea" неподалеку, на Большой Ордынке. Да, знать бы, где упасть… От ВСНХ до Большой Ордынки было гораздо ближе, чем до Большой Калужской. А теперь надо тащиться примерно полпути обратно. Однако мои мытарства все же были вознаграждены, и в довольно симпатичном особнячке в стиле "модерн" я таки встретил Федоровского. Узнав, что я представляю ГЭУ ВСНХ, он тут же завел разговор о недостаточности финансирования своего института. — Погодите, Николай Федорович! — остановил я его. — Дойдем и до финансовых вопросов. Тем более, то дело, с которым я к вам пришел, так или иначе так же может упереться в финансы. — А что за дело? — наконец поинтересовался директор. Тут внезапно проклюнулась память — на этот раз не собственно моя, а Осецкого, — и я вспомнил, что мой собеседник не только крупный специалист в минералогии, ученик В.И.Вернадского, а еще и один из организаторов Свеаборгского восстания 1906 года, делегат партийных съездов, видный большевик, пользовавшийся доверием В.И.Ленина и состоявший с ним в переписке. — Разбирая на днях свои бумаги, я натолкнулся на любопытный документ, — начинаю забрасывать удочку. — История его такова. В 1920 году мне довелось служить в охране тылов Западного фронта, и при разгроме одной из банд нам досталось в качестве трофея некое письмо. Никакого военного значения оно не имело, и потому было отложено в сторону, а потом завалялось среди моих бумаг. И вот теперь, случайно наткнувшись на него и бегло просмотрев, я решил показать письмо вам, ибо там речь идет явно о каких-то геологических поисках. После этого монолога достаю сложенный вчетверо и достаточно потертый на сгибах пожелтевший листок бумаги, несколько дней пролежавший под прямыми лучами солнца, чтобы и чернила успели немного выцвести. Развернув листок, Федоровский бегло пробежал его глазами, затем еще раз, уже внимательнее. — Ну, что там? — не скрывая своего нетерпения, спрашиваю профессора. — Судя по всему, речь идет о поиске алмазов, — чуть помедлив, откликнулся Николай Федорович, вынырнув из напавшей на него задумчивости. — Вот видите, тут упоминается кимберлит. А вот тут еще — карбонадо. — Я человек, несколько далекий от геологии, и в этой терминологии не разбираюсь, — не надо показывать себя слишком осведомленным. — Но, насколько мне приходилось слышать, наша страна не имеет месторождений алмазов? — Это верно, хотя в прошлом веке в районе города Кушвы, на Крестовоздвиженском прииске, отмечались единичные находки. А мой учитель, Владимир Иванович Вернадский, перед самой империалистической войной что-то говорил о сходстве геологического строения Сибирской и Южноафриканской платформ, и выражал надежду на алмазоносность Сибири. — Но можно ли доверять сведениям из этого письма? — выражаю умеренный скептицизм. — Разумеется, я не стал бы верить всему безоговорочно, — подтвердил высказанные сомнения профессор Московской горной академии. — Но проверку организовать стоило бы. Если тут хотя бы на десять процентов правды… — …То мы можем получить собственный алмазный инструмент и великолепный экспортный товар, — подхватываю недосказанную мысль. — А алмазный инструмент — это точное машиностроение и сверхглубокое бурение в твердых породах. — Но экспедиции, что в Архангельскую губернию, что в Якутию, да даже и на Урал, обойдутся очень недешево, — покачал головой Федоровский. — Это понятно. Надо готовить обоснование. Я же, со своей стороны, поддержу вас во всех инстанциях, где только смогу. Вернувшись после работы домой, на Большой Гнездниковский, с порога заявляю Лиде: — Получилось! Директор Института прикладной минералогии и металлургии заинтересовался нашим письмом. Будем пробивать экспедиции через Гелоком и НТО ВСНХ. — Ура-а! — негромко крикнула моя жена, несколько раз хлопнув в ладоши. — А тебе за отлично выполненную работу полагается премия… — Какая? — тут же интересуется Лида. — В отпуске в сентябре поедем вместе с тобой. В Крым, в Саки. — Это что за место такое? — моя любимая на мгновение сморщила носик. — Никогда не слышала. — Там знаменитая грязелечебница. Еще Пироговым основана. Говорят, дает поразительные результаты при лечении бесплодия. При упоминании об этом лицо Лиды потускнело, но она выразила твердое согласие: — Хорошо. Поедем! 1.3. Молодец она у меня. Правильно держится. А вот я, шляпа, чуть не упустил важный момент: был же в Московской горной академии — так надо было к ректору, к Губкину, заглянуть, еще одну удочку забросить. Стоит еще раз поднять вопрос насчет разведки на нефть в Башкирии и Татарии. Бурили там уже недавно, но неглубоко, и ничего не нашли. А он, кажется, как раз это дело и пробивал… Тогда же, сразу после первой встречи с Федоровским, мы с ним вдвоем принялись прокручивать колесики бюрократической машины. Конечно, ссылаться на анонимное письмо, и кричать — "мы будем искать алмазы!" — мы не собирались. Впрочем, не совсем так. Проверку наличия месторождений на Урале пробивали, что называется, в лоб — все-таки тамошние находки были достаточно широко известны, и тут можно было не скрывать своих намерений. Не забыл я заглянуть и к Губкину. Иван Михайлович произвел на меня впечатление очень увлеченного, горячего человека. Когда зашел разговор о неудачном бурении на нефть в Поволжье, он буквально вскипел: — Эти недоумки в Геолкоме прямо-таки смотрят в рот Калицкому! И Тихонович, и даже Голубятников! А еще старый друг называется! Видите ли, следы нефти на поверхности — это остатки незначительных, старых, уже исчезнувших месторождений. Дурачье! Никто не хочет сообразить — это ведь выходы нефти из глубинных пластов по рукавам. И чтобы вскрыть эти месторождения в куполах осадочных пород, надо бурить, по меньшей мере, глубже шестисот метров, а то и глубже километра. А бурили-то едва на триста! — Да, крут профессор. Вот дай такому власть, небось, стопчет своих оппонентов — и не заметит даже. — Погодите, Иван Михайлович! — останавливаю фонтан эмоций. — Меня переубеждать не надо. Я в геологии почти ничего не понимаю, но уверен, что ради поиска новых месторождений стоит рискнуть, и положиться на ваши выкладки. Без новых источников нефти нам очень скоро придется туго. Но предложение Богдановского о едином центре геологоразведки Геолком завернул, а Госплан дал отрицательное заключение на проект создания специального треста для поисков нефти в Урало-Поволжье. Президиум ВСНХ тоже в довольно резких выражениях высказался против… — Я и говорю — недоумки! — снова вспыхнул Губкин. — Погодите! — снова останавливаю его, поднимая руку ладонью вперед. — Против решения Президиума ВСНХ я, как вы понимаете, пойти не могу. Раз уж они записали в протоколе, что "волжская нефть Губкина такая же авантюра, как курское железо"… — Это вранье! — почти кричит профессор. — Я покопался в этом вопросе. Железной руды под Курском полно, и руды хорошего качества. Тут правда целиком на вашей стороне, — пытаюсь одобрительными словами притушить страсти Ивана Михайловича. — Другое дело, что сейчас нам чисто экономически не поднять освоение этого месторождения — нужны колоссальные единовременные капитальные затраты. Но мы отвлеклись. Раз нам не удается переупрямить Геолком и Президиум ВСНХ, то, может быть, стоит пойти обходным путем? — вижу, как профессор блеснул круглыми стеклами очков, уставившись прямо на меня. — Обратиться прямо в "Азнефть", к Серебровскому. Он недавно закупил в Америке новое буровое оборудование… Не дав мне договорить, мой собеседник воскликнул: — Точно! Александр Павлович — умница человек. Он поймет, не может не понять. Я немедленно напишу ему письмо… Вот так и сложилась моя командировка в Баку. Выхлопотать ее оказалось несложно: постоянные конфликты нефтяных трестов ("Азнефть", "Грознефть", "Майкопнефть") с могущественным Нефтесиндикатом из-за политики цен и регулярных задержек платежей за поставленную нефть и нефтепродукты давали для этого достаточный предлог. Поезд, под ставший уже привычным перестук колес и паровозные гудки (память о "бархатном" бесстыковом пути и электровозах постепенно подергивалась дымкой забвения…), принес меня в столицу Азербайджанской Советской республики. Александра Павловича в конторе не оказалось — после недолгих расспросов я разыскал его в Черном городе. Город действительно черный — копоть от старых нефтеперегонных заводов наложила отпечаток на все вокруг — на дома, здания мастерских, складов, заводских контор. Копоть лежала и на вытянутых ввысь дощатых пирамидках нефтяных вышек, так непохожих на знакомые мне сборные решетчатые металлические конструкции. Серебровский на берегу Бакинской бухты наблюдал за работами по засыпке участка бухты, примыкавшего к промыслам Биби-Эйбат, — с этой насыпной площадки предполагалось провести бурение большого числа скважин, обещавших стать высокодебитными. Поздоровавшись с Серебровским (уже знакомы были по делам в ВСНХ), спрашиваю: — Что, расширяетесь? — Да, ищем возможности освоить новые нефтяные поля. Здесь, на Апшероне, перспективы нового бурения невелики. Нет, кое-какой прирост за счет недавно разведанных нефтеносных участков мы получить сможем, и даже немалый, но разведочное бурение новых перспектив уже не обещает. Надо идти за нефтью в море. А это очень сложно и дорого. Однако, вот, выкручиваемся, — он показался рукой на развернувшиеся вовсю земляные работы. — У нас часто к старым спецам относятся с недоверием, а зря. Тут инженер Потоцкий командует. Старик, ослеп совсем, но дело знает великолепно и я за этот участок спокоен. — А я к вам как раз по этому поводу, — начинаю свой разговор. — Что, по поводу спецов? — Александр Павлович, не отрываясь, смотрит на то, как кипит работа. — Нет, насчет перспектив расширения нефтедобычи, — после этих слов мой собеседник круто разворачивается и я встречаюсь с пристальным взглядом. — Раз уж тут у вас горизонты ограниченные, не попытать ли счастья в другом месте? — В каком? — сразу же интересуется Серебровский. — В Поволжье. — Э-э, бросьте, — он машет рукой. — Геолком против и ВСНХ этот проект зарубил. — Что же вы думаете, я не в курсе решений собственного ведомства? Потому и обращаюсь к вам. Разве вам не хочется заполучить большое перспективное месторождение? — Черт, неужели не решится? — Перспективное? — Александр Павлович качает головой. — Это журавль в небе. Даже если там есть нефть, то одних только разведочных работ на много лет требуется. — Нефть есть. И даже известно, где. Серебровский смотрит явно скептически: — Вы же, насколько я знаю, не нефтяник. И вообще не геолог… — А авторитет Ивана Михайловича для вас что-нибудь значит? — с этими словами достаю из портфеля и протягиваю ему письмо Губкина. Начальник "Азнефти" разворачивает листки, пробегает их глазами… С волнением жду его реакции. Наконец, он снова поднимает взгляд: — Это слишком серьезное дело, чтобы решать его на ходу, — промолвил он. — Давайте, проедем ко мне, и там обстоятельно все обсудим. Как оказалось, Серебровский подразумевал не контору, а собственный домик из четырех комнат, располагавшийся на окраине Баку. Там как раз началась сборка первых коттеджей, прибывших из США в виде комплектов деталей. С ними прибыли в Баку доселе практически невиданные тут вещи — газовые плиты, стиральные машины, пылесосы. И теперь по подряду со Стройкомитетом приступили к возведению большого поселка для рабочих из домов, изготовленных по американскому образцу. Александр Павлович очень гордился этим своим начинанием: — …А еще мы закупили в САСШ футбольные мячи, и теперь у нас будет своя футбольная команда! — с увлечением рассказывал он. Но, когда я мягко вернул его к поднятой проблеме, он заметно поскучнел: — Положим, буровые станки, трубы и насосы у нас есть. Иван Семенович Плескачевский — тоже, кстати, старый специалист, — нашей конторой "Техснаб" заведует. Такие закрома отгрохал на побережье… У него там черт с рогами только не сыщется, а коли чего нет — он из-под земли добудет. Но вот финансы… Финансы поют романсы, — эта шутка, однако, самого Серебровского к веселью вовсе не располагала. — Нефтесиндикат обдирает нас, как липку. Денег на такие масштабные проекты нам не наскрести. — Так у вас же золотые россыпи в руках! — восклицаю в нетерпении. Жарко… И даже слабые ветерок, веющий с Каспия, не помогает. Вытираю платком вспотевшее лицо и продолжаю: — Газовые плиты, стиральные машины… Неужто на них не будет спроса? — Это же валюта! — отзывается мой собеседник. — Кто позволит? Один раз выгорело, но больше… — он машет рукой. — А самим производить? Или религиозные убеждения не позволяют? — чего это меня за язык потянуло? — При чем тут религиозные убеждения? — недоумевает Серебровский. — Что же вам еще может помешать? — Такое производство с нуля не создашь! — кипятится Александр Павлович. — Вы сами инженер, в одном политехническом учились, должны ведь соображать! И вправду, Серебровский, как и Осецкий, оба учились в Брюсселе, и даже могли там встречаться. Однако, тогда не довелось. Прав нефтяник, прав. Наладить такое производство можно, но это дело дорогое и небыстрое. Тем не менее, чую, мы еще вернемся к этому разговору. А сейчас… — Ну, Москва тоже не сразу строилась. Что же касается денег на нефтеразведку, тут одно решение я вижу. Все равно нам этой инстанции не миновать. — Какой инстанции? — Партийного комитета! — объясняю своему собеседнику. — Если "Азнефть" захочет вести разведку на территории Башкирии, значит, надо идти к Сергею Мироновичу. Пусть связывается с ответственным секретарем Башкирского областного комитета РКП(б). Кто там сейчас? Кажется, Разумов? Если договорятся, то Михаил Осипович запряжет свой Башкирский Совнархоз, Киров — Азербайджанский, и пусть совместно подсобят нашему общему партийному делу. Или дать стране больше нефти — дело не партийное? — Эк ты завернул, — прямо-таки умиляется Серебровский, — словно на митинге вещаешь. Но, если подать под таким углом зрения, может и пройти. В самом деле, под лежачий камень вода не течет. Пойдем к Миронычу! Завтра же!