Я рубил палашом по мушкетам лёгких пехотинцев, тяжёлый клинок часто ломал их, щепил приклады, разбивал замки и практически обрубал штыки. Но всё же палаш был не самым удобным оружием для схватки в такой тесноте, меня несколько раз достали штыками, пропоров левую ногу и повредив правую руку. Я просто не успевал отбить выпад противника палашом. А теперь обращаться с тяжёлым баскетсвордом с раненной рукой стало ещё сложней.
Однако прежде чем меня ранили ещё раз, мы выбили-таки британцев с галереи. Часть их быстро отступила к надвратной башне, откуда их товарищи поливали сапёров, ломающих ворота, кипящей смолой в лучших традициях мрачного Средневековья. Запершись в башне, британцы принялись стрелять по нам из небольшого окошка в двери. Били, замечу, изрядно метко, почти после каждого выстрела на галерее оставался лежать мёртвый или раненный гренадер.
Чтобы прекратить эту стрельбу, мы подбежали к самой двери, солдаты укрылись за зубцами стены, некоторые спустились на пару ступенек вниз по лестнице на галерею.
— Андреев, — обратился я к пожилому гренадеру, чудом пережившему оборону Бычьего следа, — подай гранату. — Он получил драгунским палашом в грудь и врачи говорили, что пожилому солдаты не жить, однако здоровье у гренадера оказалось воистину богатырским. Спустя пару недель старший унтер-офицер Пётр Андреев встал с госпитальной койки, а к концу месяца уже шагал в строю.
Перед штурмом моим гренадерам выдали гранаты, как в восемнадцатом веке, некоторые из старых солдат даже помнили, как ими пользоваться. Я подпалил от Андреевской трутницы фитиль гранаты и, выждав, пока ствол мушкета высунется вновь, закинул британцам свой гостинец. Через несколько секунд внутри раздался взрыв. Закрыть стрелковое окошко британцы, конечно, не успели. Вслед за первой гранатой полетели ещё три. После третьего взрыва дверь распахнулась, едва не зашибив меня, и из башни вывалились перемазанные в смоле и саже британцы. Некоторые пытались обороняться, но получалось это у них плохо. Они едва ворочали мушкетами.
Мои гренадеры дали залп по ним, убив большую часть, остальных перекололи штыками. Жестоко, конечно, однако брать их в плен сейчас было некогда, да и куда девать. Трупы мы просто скинули со стены. Прямо на головы идущим на стены красномундирникам, задачей которых было, скорее всего, выбить нас.
— Ефимов, — приказал я, — заградительный огонь.
— Есть, — ответил поручик.
— Кмит, строй людей. Надо отразить первую атаку до подхода подкреплений.
— Есть.
Началась новая перестрелка. Правда, продлилась она недолго. Пара залпов и британцы пошли на штурм. Я не участвовал в рукопашной, негде было мне развернуться на лестницах, ведущих на стрелковую галерею, со своим баскетсвордом, да и рука раненная всё чаща напоминала о себе «выстрелами» боли. Её наскоро перемотали не очень чистой тряпицей, однако та уже начала пропитываться кровью, багровые капли падали мне под ноги. Я старался не обращать на это внимания, однако получалось плохо, мысли то и дело возвращались к этой ране.
Бой на стене был жарким, однако по трапам к нам карабкались всё новые и новые солдаты. Вскоре на галерее стало тесно. Солдаты открыли огонь по британцам и те были вынуждены отступить. Мы устремились в атаку. И гренадеры мои были на её острие.
— Суворов, — крикнул мне майор Губанов, — веди людей к воротам. Нам приказано отрыть их.
— Есть, — козырнул я и скомандовал: — Гренадеры, за мной! Ефимов, прикрывать огнём!
Людская река из солдат разделилась на несколько потоков. Наш батальон устремился быстрым шагом к воротам. Я думал, что их будут оборонять, однако около ворот никого не оказалось. Створки сотрясались от ударов топоров сапёров, однако держались, на века строились. В них, равно как и в брусе, лежавшем поперёк створок, появись изрядные трещины, однако ломать их такими темпами сапёрам пришлось бы не один день.
Гренадеры прикладами сбили запорный брус и растащили покорёженные створки в разные стороны. При этом, едва не угодив под топоры вошедших в раж сапёров.
— Halte! — выкрикнул я. — Cesser!
Бородачи остановили уже вскинутые топоры, готовые обрушиться на головы моим гренадерам. Они кинулись обниматься с гренадерами, а после этого короткого приветствия, мы, вместе с французами, устремились внутрь города. Не прошли и пары кварталов, когда в южной стороне города, раздался взрыв. Минёры сделали своё дело.
В городе уже начались пожары, многие солдаты, позабыв о войне, принялись грабить, забираясь в дома. Британцы стремительно отступали к порту, мы просто не поспевали за ними, они оставляли город в нашем полном распоряжении, чем многие и пользовались. А вот в порту, среди узких улочек, они закрепились надолго, давая возможность как можно большему числу своих товарищей отплыть из гавани. Как в восточной легенде, что рассказывал мне мастер Вэй, где воин подставил врагам правую руку, а когда они отсекли её, левой изрубил их всех. Уэлсли без жалости пожертвовал двумя батальонами пехоты, приказав им закрепиться в порту и держаться до последнего.
Нам приходилось драться за каждый шаг, что мы делали в портовых улочках, обильно поливая его кровью. Однако два батальона, пускай и в таких условиях, могли лишь ненадолго задержать нашу армию. Тем более что с нами шли бородачи-сапёры и из гренадерских рот, и из инженерных войск. Своими топорами они легко выламывали двери, и даже стены убогих портовых лачуг и более-менее приличных домов, после чего мы врывались внутрь, убивая всех, кто мог оказать сопротивление. Да и просто всех, кого видели.
И вот мы прорвались к пристани, но лишь для того, что увидеть корму нескольких десятков британских транспортных кораблей. Дальше, на рейде, стояли крейсера и один линкор, развёрнутые к городу бортами. Однако отрывать огонь они не спешили — великовато расстояние. Вот будь тут паровые корабли с паровыми же пушками, нам бы не поздоровилось. Если верить рассказам знакомых артиллерийских офицеров, конечно.
Напоминая об артиллеристах, с одной из башен форта, защищавшего вход в гавань Опорто и уже захваченного французами, прогремел выстрел. Меткое ядро врезалось в верхушку грот-мачты последнего из уходящих британских транспортников. Union Jack, украшавший её, упал в воду и закачался на волнах. Матросы попытались достать его баграми, однако он лежал на воде слишком далеко ото всех судов, и им это не удалось.
— Ну, вот и всё, — сказал подошедший Ахромеев. Он был одет в майорский мундир Павловского гренадерского полка. — Кончилась русско-французская дружба.
— Прямо так и кончилась, — удивился я. — Почему вы так считаете?
