И вообще, если уж говорить о личном примере, который он подает своим людям, то этот пример скорее из разряда непослушания. Но додумать эту, в общем-то, правильную мысль князь не успел. Конь уже выходил на противоположный берег, а поворачивать его обратно было бы настолько глупо, что Святозар лишь зло отмахнулся от нее и вновь ринулся в погоню, тем более что, по его прикидкам, гнаться оставалось не больше версты, от силы – двух. Дальше расстояние между противниками должно было сократиться настолько, что сотнику волей-неволей пришлось бы разворачиваться к врагу лицом и принимать бой.
Так оно и случилось, но, когда Бурунчи и его люди стали поворачивать своих коней, Святозар, обернувшись назад, чтобы еще раз ободрить воинов, с ужасом увидел, что из волка он сам превратился в зайца.
Как, когда и откуда вынырнули позади него еще три сотни, он так и не понял, но сейчас они находились уже в опасной близости от его пограничников, число которых заметно поредело. Монголы знали свое дело, и пущенные ими в приотставших от основного отряда русичей стрелы били без промаха. В седлах вместе с князем находилось уже не более семи-восьми десятков. А стрелы все разили и разили, безошибочно находя уязвимые места, впиваясь кому в ногу, кому в шею, а кому в лицо.
И тогда, поняв, что еще совсем немного, и драться будет некому, Святозар поднял коня на дыбы и повел своих людей в атаку. Она должна была стать самоубийственной, но это лучше, чем беспомощное ожидание смерти.
Один против пяти-шести – тут не выстоять никому. То, что князь исхитрился продержаться в седле целых несколько минут, само по себе являлось чудом, но было еще и второе, когда, очнувшись, он почувствовал, как чья-то заботливая рука бережно вытирает его лоб приятно холодной и влажной тряпицей.
«Жив?! – несказанно удивился он. – Почему?!»
Тем временем кто-то, осторожно приподняв его голову, настойчиво пытался влить какую-то солоноватую жидкость в пересохший рот. Святозар глотнул, поперхнулся, закашлялся, но, отдышавшись, немедленно сделал еще один глоток, затем еще, еще, еще и наконец-то сумел разлепить глаза.
Несколько секунд он тупо разглядывал смуглые физиономии, затем вгляделся в одну из них, показавшуюся ему до одури знакомой, после чего пожалел, что вообще уцелел. Мало того, что он, по всей видимости, положил всю сотню, так еще и ухитрился угодить в плен.
– Монголы, – прошептал он одними губами, и спасительное забытье тут же ласково обхватило его со всех сторон и бережно увлекло куда-то в темноту.
Ошибиться Святозар не мог. Перед ним явно стоял Бурунчи – наиболее удачливый сотник хана Вату. Он выделялся даже на фоне прочих счастливчиков, трижды уходил от самого Святозара, а потому пользовался особым почетом и уважением самого хана. Бату не приближал его к себе только потому, что нуждался в таких везунчиках, которые должны подавать пример всем прочим, внушая своим богатством уважение и зависть соседям и побуждая в них такое же желание попытаться обогатиться.
«Будешь ходить за реку, и у тебя тоже появятся тысячные табуны скакунов, и ты каждую ночь сможешь спать с новой рабыней», – говорили старые монголы своим сыновьям.
Только очень старые, а потому мудрые, вполголоса добавляли: «Если останешься жив». Впрочем, молодости всегда была свойственна излишняя самонадеянность, а также непоколебимая уверенность в собственном бессмертии, так что на мудрое предостережение никто не обращал внимания.
Да и сам Бату не раз говорил своим нукерам:
«Там, за рекой, богатые угодья, высокие травы и бесконечные табуны. Их владельцы – такие же степняки, как вы, а живут много богаче. Разве это справедливо?»
Одобрительный рев, вырывавшийся при этих словах у сотен слушателей, поддерживал его, и хан продолжал:
«Мой дед, великий воитель, завещал все эти земли мне и моему роду, а значит, и вам, мои доблестные воины. И разве справедливо, когда эти урусы, умеющие только рыться в земле, подобно грязным навозным червям, мешают нам твердой ногой ступить на то, что завещано мне по праву?»
И снова оглушительный рев вылетал из сотен и сотен молодых глоток.
«Я уезжаю добивать желтых лисиц, – заканчивал он. – Но когда вернусь, я вознагражу всех храбрецов, которые не побоялись сходить туда. Каждый получит от меня столько же коней, сколько он сумел угнать из стойбищ наших будущих рабов, столько же женщин, сколько он привезет из своих набегов».
И всякий раз после его отъездов количество монгольских отрядов, скрытно переходящих Яик, увеличивалось, вот только богатства это почему-то не приносило, потому что одновременно с этим увеличивалось количество плачущих вдов, а также полуголых оборванцев-сирот, оставшихся без отца-кормильца.
А когда Бату возвращался из далеких земель, он говорил, что во всем виноваты подлые убийцы-уру-сы, которые тайно подкрадываются и коварно нападают на монгольских воинов, отнимая у них то, что принадлежит им по праву.
Пока Святозар лежал в юрте Бурунчи, он ни разу не видел, чтобы тот был чем-то озабочен или встревожен. Напротив, рот его не закрывался от широкой, будто прилепленной навечно улыбки. Еще бы, взять в плен самого князя Синяя смерть – это о-го-го.
Пройдут века, но старые седобородые акыны будут продолжать петь об этом, восхваляя перед новыми поколениями героический подвиг Бурунчи-багатура и его нукеров. К тому же сотник верил своему хану, от которого и получил задание изловить князя.
– Поймаешь его – быть тебе темником, – коротко сказал он, и Бурунчи этого хватило.
Теперь он рассчитывал, что, когда он привезет Святозара и подарит царственного пленника своему хану, тот не просто даст ему власть над десятью тысячами воинов. Он непременно осыплет его золотом и приблизит к своему сердцу. Поэтому Бурунчи очень тщательно следил, чтобы две пленницы-башкирки вовремя меняли свежие повязки на голове князя, промывали рану чистой ключевой водой, а в его изголовье всегда стоял кувшин со свежим кумысом.
Через две недели, решив, что русич уже сможет перенести путешествие, Бурунчи начал готовиться к дальней дороге в Сыгнак[24], где была расположена ханская ставка.
Однако все сложилось иначе. Хан сам пожаловал к Бурунчи, прослышав о том, какой важный пленник попался в руки его воинов. А вот дальше все пошло совсем не так, как думал Святозар.
Он предполагал, что хан либо отпустит его за солидный выкуп, либо убьет, если чувство мести пересилит жажду наживы. Разумеется, казнить он его будет прилюдно и постарается придумать такой способ, чтобы можно было вволю насладиться страданиями пленника. Поэтому Святозар с самых первых дней начал подыскивать себе что-нибудь острое, дабы успеть лишить Бату этого удовольствия.
