Ксенохийон,[10] называвшийся «Золотой рог», располагался почти у самого берега обширной бухты, носившей то же имя. Здесь останавливались паломники, шедшие прикоснуться к гробнице императора Константина по дороге к святым местам далекого Иерусалима. Они были согласны на любые, самые скверные условия проживания, искренне веря, что питание черствыми лепешками и кислым вином, вкупе с прелой соломой вместо постели, несказанно приближают дух пилигрима к горним высям.
Однако кроме убогих странников-землетопов встречались и те, кто, сойдя на берег с корабля, желал вкусно поесть и хорошо выспаться, прежде чем продолжить далекое путешествие. Для таких в странноприимном доме имелись отдельные покои, отгороженные глухой стеной от приюта босоногих пилигримов. Но и здесь в обеденные часы было довольно многолюдно.
Человек, сидевший за столом в углу, казалось, старался не привлекать к себе внимания. И все же благородные посетители «Золотого рога», сами того не замечая, не спешили занимать свободные места рядом с ним. Ни в лице, ни в фигуре его не было ничего особенно грозного. Одежда чиста, хотя и слегка потерта, кинжал у пояса не слишком роскошный — обычное дело для человека, пустившегося в странствия… И все же места рядом с ним пустовали.
От этого человека исходило неуловимое ощущение смертельной опасности. Так излучает угрозу мирно свернувшаяся на камне африканская кобра.
Самого же «смиренного» путника подобные мелочи, казалось, абсолютно не волновали. Он сидел, повернув обветренное лицо к распахнутому окну, и любовался то ли видом бухты, то ли стоящими в ней кораблями, то ли старинными мощными башнями, закрывавшими выход в море. Между ними каждую ночь протягивалась огромная толстенная цепь, делавшая бухту неприступной для кораблей врага и надежно оберегавшая Константинов град от непрошенных гостей.
«Впрочем, — молчаливый посетитель „Золотого рога“ усмехнулся одними уголками губ, — ничто так не способствует падению крепости, как вера в ее неприступность. Поговаривают, что много лет тому назад некий варяг-наемник, в недобрый час приглянувшийся какой-то местной императрице, сбежал отсюда, прихватив пару дромонов с сокровищами и племянницу василевса. И никакая цепь не смогла его удержать! Разогнав корабль, смельчак попросту въехал на цепь, в тот же миг его люди перетащили груз в носовую часть, так что тот взял да и перевалился через преграду. Второй галере, правда, куда меньше повезло. Она раскололась пополам и пошла на дно».
Мужчина без суеты, но очень быстро повернулся, скорее ощущая спиной, нежели слыша чье-то приближение.
— Не желаете ли реликвии из Святой земли? — скороговоркой затараторил человек в запыленном, пропахшем многодневным потом одеянии паломника.
— Вот здесь, — он достал мешочек, — горсть земли с Голгофы, а это — кусочек мозаики из дворца царя Ирода. Посмотрите, он до сих пор хранит след крови Предтечи!
— Давай погляжу. — Нелюдим протянул руку.
— Вот. И вот. — Паломник спешно передал доверчивому простаку свой драгоценный товар. — Сами убедитесь — красное, не оттирается ничем. — Он склонился, чтобы лучше указать легковерному слушателю, куда ему следует направить взор. — У нас новости, — тут же зашептал торговец, забывая о принесенных реликвиях, — ночью убили Алексея Гавраса, его отец — архонт в Херсонесе и Готии, дядя — стратиг и дука Трапезунта. Вряд ли им понравится.
Покупатель молча кивнул, разглядывая плоский зеленый камешек с красным пятном, и наконец чуть слышно произнес:
— Далее.
— Хозяин велел передать, что василевс намерен отправить к русам большое посольство. Кто станет во главе, еще не известно, но одно ясно — Иоанн желает видеть русов союзниками.
— Пусть узнает подробности, — задумчиво потирая сложенными перстами орлиный нос, тихо проговорил благосклонный слушатель. Затем полез в кошель, достал пару серебряных монет и кинул на стол.
— Я беру это.
— Хорошо бы приба… — начал продавец экзотического мусора, но осекся, перехватив устремленный на него взгляд холодных, пронзающих, точно пики, глаз.
Дождавшись, пока осчастливленный монетами пилигрим скроется из виду, немногословный клиент бросил еще один денарий на стол и, оставив недопитый кубок вина, неспешной походкой направился в покои, отведенные для состоятельных господ.
Там его ждали. Стоило нелюдимому посетителю обеденной залы прикрыть за собой дверь, как невысокий круглолицый человек, судя по одежде, куда более достойный этих апартаментов, нежели счастливый обладатель баснословной святыни, бросился к нему, не скрывая волнения.
— Ну что?
Вопрошаемый молча кивнул.
— Встреча состоялась? — суетился толстяк.
— Да. Все так, как я и предполагал. Император ищет помощи у русов. Больше ему не у кого.
— Это очень некстати. — Коротышка возбужденно забегал по комнате. — У нас есть свои интересы на том берегу Понта.[11] До той поры, пока Венеции не удастся прекратить регулярный подвоз зерна из Херсонеса, ромеев не сломить.
— Я знаю. Но до этого еще далеко. Мой человек принес хорошую новость. И не будь я Анджело Майорано, если у василевса из его чертовой затеи что-то выйдет.
— Ты, что же, намерен захватить корабль с посольством? — всплеснул руками тайный агент воспетой поэтами жемчужины Адриатики.
— Зачем же? На то есть наши друзья сицилийцы и наши враги турки. Пусть они займутся охотой. А я займусь добычей. Передай дожу, что Венеция может ни о чем не беспокоиться, союзу между ромеями и рутенами не бывать. Это обойдется вам в тысячу ливров, но, полагаю, оно того стоит.
— О, конечно, дон Анджело, несомненно!
— Вот и прекрасно. По рукам.
Саперы ходят медленно, но обгонять их не стоит.
И. Старинов
Шедший перед Владимиром Мономахом палатничий распахнул дверь в княжью светлицу и отпрянул в сторону, дабы не затруднять проход государя и его сыновей.
— Здесь постой, — мрачно кинул верному слуге Мономах, решительно переступая порог, — погляди, чтоб никто не приближался.
Княжий тиун молча поклонился и встал у самой лестницы, скрестив на груди руки. Пожилой властитель Киевской Руси быстрой, упругой походкой воина прошел через комнату, перекрестился на образа и опустился в резное кресло с вызолоченными подлокотниками.
— Ну, что скажете, сыны мои старшие? Вновь свару затеяли?
— Бес попутал, батюшка, — понурив голову, вздохнул Мстислав.
— Да речи ж — тьфу! — попытался было оправдаться другой. — Язык — он что помело, а так я за брата кому хошь кровь пущу!
