За пятьдесят и более лет мы не создали ни одного Кеворкова, а в Азербайджане ими хоть пруд пруди. Вот я и думаю, постоянно думаю, откуда в нас такая подлость? Уж не от пресловутой ли христианской морали, морали непротивления злу, от принципа: когда бьют по одной щеке, подставляй другую? Вот мы и подставляем. Бьют нас и по одной, и по другой щеке.
Я люблю азербайджанский народ. Детство моё протекало среди азербайджанцев. Многие в моей памяти оставили неизгладимый след. О них я писал в своих книгах. Все они реально существовали – ни одного вымышленного лица среди них нет. Здесь я приведу лишь один случай. Дядю моего Арутюна Оганесяна, о котором я писал, раскулачили, выгнали на улицу, отобрав жильё. Выслать не выслали. Вроде не за что. Да и возрастом не подходил, было ему за семьдесят…
Мой дядя Арутюн Оганесян – известный в округе добряк и очень хлебосольный человек. В Норшене не найдёшь человека, который не был бы им обласкан, поддержан в трудные для него минуты. Но когда пробил час, попал он в беду, был объявлен кулаком, всё разом забылось. Не нашлось в Норшене крыши, где бы он мог преклонить голову. У дяди, как я уже говорил, был в азербайджанском селе Новрузлу, кроме всего прочего, и собственный сад. Новрузлинцы, узнав о незавидной участи дяди, пришли к нему, предложили переехать в их село. Обещали построить ему в саду халупку, вернуть часть сада. Дядя поехал. Халупку ему построили. Прожил в ней семь месяцев и снова вернулся в Норшен, заявив близким: «Не стану же из-за какой-то халупки или сада веру свою менять».
Я часто завидую, завидую доброй завистью азербайджанцам за то, что они такие: не легко поддаются соображениям выгоды, преходящим настроениям и кампаниям. За то, что они выдержали испытание временем, сохранили своё «я», не потеряли уважение друг к другу, уважение к своим именитым людям.
Как не вспомнить такой случай. После войны это было. как-то семьёй ехали в Норшен. По дороге застряли в Евлахе. До Агдама курсировал какой-то жалкий автобус-развалюха. Приобрести билет считалось подвигом. По несколько дней люди дневали и ночевали у окошечка кассы. А тут ещё комары, которые роились над головами. Засиживаться в Евлахе, сами понимаете, не большое удовольствие. Думал, думал я, и вот придумал. Подошёл к кассе не с той стороны, где дневали и ночевали пассажиры в призрачной надежде приобрести билет на этот богоданный автобус, а с другой, обратной стороны будки. Дверь будки, к счастью, закрывалась плохо, и я, смело всунув голову в проём двери, небрежно произнёс:
– Привет от Самеда Вургуна. Салам!
Клюнуло. Кассир, пожилой человек, весь в морщинах и с большой лысиной, как загипнотизированный, поспешно закрыл окошечко кассы и быстро подошёл ко мне. Начались распросы. Я выдержал экзамен. У Вургуна я в друзьях не состоял, но довольно хорошо знал его. Старик поверил, совсем растаял.
– Салам от Самеда Вургуна. Давай, давай, дорогой писатель. Для товарища Самеда Вургуна всегда найдётся место в автобусе.
Через минуту мы оказались в автобусе.
Вспоминается мне и другой случай. Не побоюсь рассказать и о нём. Всё мое – и хорошее, и плохое.
В Нагорный Карабах приехал Аветик Исаакян. Гостил у знакомого, в одном из сёл. Проездом остановился в Степанакерте. Как с ним разговаривали в обкоме, вы уже знаете. Для марионетки-руководителя это в порядке вещей. В гостинице для Аветика Исаакяна не нашлось места. Это тоже в порядке вещей – люди себе не принадлежат.
Прибегает поэт Богдан Джанян. Сидит Аветик Исаакян на чемодане в проходе гостиничного коридора.
– Мне ничего не надо. Помоги мне сходить в баню, а там в дорогу, – попросил Варпет.
Джанян тут же, от Исаакяна позвонил в баню, и Варпет услышал бесстрастный голос:
– Пусть будет не Аветик Исаакян, а сам Бог. В порядке очереди…
Это уже мы. Без суфлёра. Без алиевых. Без багировых. Вот на какой почве возникают багировы-алиевы, горе нам, люди. Горе нам, мои сородичи-соотечественники. Как мы до такой жизни дошли?
Интересно, как бы встретили Аветика Исаакяна в обкоме, в гостинице, в той же бане, если он был бы азербайджанцем? Совершенно уверен – был бы другой приём.
Вот о чём скорблю, думаю постоянно. Ума не приложу, откуда в нас всё это?
Но есть и утешение. «Хорошие качества у армян,- свидетельствует Джордж Гордон Байрон,- природные, а дурные – привившиеся от соседей».
Я сегодня поднялся с мыслью работать над книгой, которую забросил за неимением времени. Записи, что я веду, безжалостно пожирают всё моё рабочее время. Я им назначаю сроки и сам же их отодвигаю. Не могу избавиться от потребности записать свои наблюдения.
В том, что я никак не могу прервать свои записи и заняться своими литературными делами, отчасти виноват и Зорий Балаян – мой камчатский друг, бродяга и путешественник. Он почти каждый день, как поселился в Ереване, по утрам приходит со своей информацией или звонит и сообщает какую-нибудь новость, которая снова заставляет меня отодвигать подальше начатый роман.
Сегодня он огорошил меня по телефону очень неприятной новостью.
– Здравствуй, шеф.
Он называет меня так, когда собирается за что-то песочить. А песочит он меня, не считаясь с моим возрастом, когда я допускаю какое-нибудь хоть маленькое послабление к «врагам» Карабаха. Очень часто им выдуманным врагам. Сильно и мучительно любя Карабах, он мог причислить к врагам за малейший проступок – из любви к искусству.
– Здравствуй, шеф, – снова прокричал в трубку Зорий.- Хочу тебя поздравить. Твоё письмо на Володина в Москву вернулось к Володину. Всех обидчиков-жалобщиков он снимает с работы, началось гонение на них.
Володин – второй секретарь Обкома. Николай Иванович. Он русский. Секретарём стал недавно, не более года. Но уже успел прославиться в области своим откровенным невежеством, солдафонством, крутым нравом. Первый визит по прибытии в Карабах он нанёс в Гандзасар. Гандзасар – древнейший армянский монастырь, находящийся под охраной государства. Это отсюда ещё в XVII веке предки наши обратились впервые в Закавказье с письмом и нарочным к царю Алексею и самому Петру Первому с просьбой о присоединении Армении к России, о том, чтобы «оберегать армян, как цыплят своих». Именно отсюда армянские католикосы посылали ходоков к русским царям. Сейчас, как не раз писалось в газетах, этот святой храм предполагается превратить в музей русско-армянской дружбы. И это символично. Да, с русским народом у армян, в часности, у карабахцев, связано всё доброе, возвышенное. Мы знаем и завещаем своим детям, чтобы помнили – своим физическим существованием мы обязаны русскому народу, спасшему нас от восточных варваров.
Вы думаете, Володин нанёс свой визит, чтобы посмотреть, в каком состоянии этот святой храм? Ничего подобного. Он пришёл, чтобы выразить своё неодобрение по поводу его существования. Это недовольство выразилось в том, что он сорвал со стены портрет католикоса всех армян Вазгена Первого, награждённого советским правительством орденом Трудового Красного Знамени за его вклад в дело воспитания верующих армян в духе интернационализма, порвал на мелкие куски, бросил на землю и растоптал.
По наущению Володина другой русский партийный работник, Быстров пришёл в центральную степанакертскую библиотеку и велел снять со стены портреты армянских классиков, со словами: «Что это ещё за оперные артисты?! Снять и заменить азербайджанскими писателями. Не забывайте, где вы живёте».
Здесь я опускаю другие подробности в облике этого музейного «секретаря». За очень короткий срок в области были сняты с работы более сорока специалистов. Над цифрой этой стоит призадуматься, если учесть, что область наша маленькая. Кстати, этой цифрой Володин любит козырять при случае, особенно, когда он навеселе. А навеселе он бывает частенько. В результате его деятельности работа многих учреждений и организаций парализована. Многие работники, снятые с должности, продолжают работать, не имея замены. А если их и заменяют, то, как правило, работниками, профессиональная пригодность и компетентность которых оставляет желать много лучшего. Этот строгий блюститель порядка ещё и не чист на руку: любит вымогать у председателей колхозов взятки. Вернее, взятки он не вымогает, а требует. И тому есть живые свидетели. Не случайно старый заслуженный учитель, директор степанакертской школы?3 Петросян Христофор Александрович сказал о нём с болью: «В Володине, кроме фамилии, ничего от русского нет».
Я понимаю, Володин не может испоганить то светлое чувство, которое издревле проявляют армяне к русскому народу, и тем обиднее, что это святое чувство опошляет ответственный партийный работник русской национальности.
Обо всём этом я написал в Москву. Теперь это письмо пришло обратно. Оно в руках Володина.
В трубке я слышу то грустную, то яростную усмешку друга и мучителя. Гнев его готов разорвать трубку.
