– А я то же самое почувствовал, когда первый раз увидел тебя, вот здесь, на палубе, мы почти столкнулись, помнишь? У нас это называется «любовь с первого взгляда», многие в нее не верят, а я теперь знаю, что это – правда. Да, я так и не понял, что шотландский офицер делает в Хараре, он на службе у тамошнего правителя?
– Мой отчим и есть тамошний правитель рас, по вашему, князь, (Маша сказала «дюк», ну какие же герцоги в Африке, князь, конечно) Уольдэ [21] Микаэль Мэконнын, правитель центральной абиссинской провинции Шоа, а в Харар он послан для подавления мятежа племен негусом негести [22] и сейчас является правителем Харара, так как предыдущий правитель низложен за мятеж. А мое имя Мэрыд [23] Мариам Мэконнын, а предпочитаю имя Мариам – Мария или Маша по-русски, как ты меня зовешь. В Европе, особенно в Британии, где я прожила первый год своего путешествия, меня звали Мэри МакКонен, так им было проще, а потом я и сама привыкла – улыбнулась Маша.
Так, час от часу не легче, вместо шотландского полковника, проспиртованного виски, крутой туземный князь в качестве папаши. Не известно, что хуже…
– Я скажу своим слугам, что поеду с твоим караваном, – сказала Маша, – у тебя много хорошо вооруженных солдат, они поймут, что так безопаснее. Слуги разобьют мой лагерь рядом с твоим и мы можем быть вместе.
Маша достала из складок платья маленький платочек и махнула им – тотчас от группы всадников отделились трое и поскакали к берегу.
Мы простились, условившись, что ненадолго, и я поспешил к отряду. Выгрузку лошадей почти закончили: под брюхо лошади подводили брезент, стропы крепились к пароходной лебедке со стрелой и прямо из трюма животное поднимали и опускали на понтон, где освобождали от подвески и затем все повторялось со следующей лошадкой. За один раз на понтон ставили шесть лошадей и как только один понтон, буксируемый лодкой, отваливал, на его место тут же вставал под погрузку второй. Чувствовалось, что «понтонеры» свое дело знают и оно спорилось в их черных руках. На понтоне были хозяева лошадей, к кому они привыкли, их успокаивали, давали пожевать корочку хлеба, а кто и кусочек сахара припрятал в кармане шаровар, поэтому лошадки вели себя спокойно. Из бортового порта парохода на третий понтон заканчивали грузить легкие грузы. Теперь пойдет самое ответственное дело – выгрузка оружия и ценных грузов. Наверху, на аптечных ящиках сидел фельдшер, рядом были ящики рудознатцев с походной лабораторией – они хотели, не доверяя черным грузчикам, спустить по трапу свои ящики вручную. Но это оказалось не таким простым делом. Охотники пыхтели и старались, но увесистые ящики были слишком неповоротливы, поэтому они отказались от этой попытки и стали ждать, когда освободится стрела погрузчика, чтобы с ее помощью опустить свои сокровища на понтон.
Видимо, придется сделать так же и с денежно-подарочными ящиками. Надел пробковый шлем (уже здорово припекало) и решил съехать на берег, посмотреть, как идут дела там. Спустился в туземную лодку и она доставила меня к молу. Маша со своими слугами уже уехала и я поехал на тележке с продовольственными ящиками, которую толкали по рельсам шестеро грузчиков (негоже послу взбивать пыль ногами – пусть везут). Доехали до конца рельсового пути и еще издалека я увидел наш лагерь – рядами стояли белые палатки, сбоку под тентом была оборудована коновязь. Заметил, что, Нечипоренко о чем-то спорит с людьми в пестрых одеждах, устанавливающими рядом с лагерем большой шатер. Узнал Машиных слуг и направился узнать, в чем дело. Оказывается, подъесаул, не признав Машу в туземном платье, запретил ставить шатёр близко к русскому военному лагерю. Подошел поближе:
– Аристарх Георгиевич, это я разрешил дочери Харарского князя, она же ваша знакомая Маша, которую вы, заботливо закутав в одеяло, поднимали на борт «Орла», поставить свой шатер здесь, под защитой славных семиреченских казаков, – успел я насладиться изумлением на лице Нечипоренко.
– Александр Павлович, сегодня прямо день сюрпризов, – ответил подъесаул, – то я вижу вас в раззолоченном мундире, наподобие генерала, то теперь Машу шемаханской, тьфу, харарской княжной! Прямо голова кругом, еще и суматошная разгрузка эта с бестолковыми сомалями [24]. Представляете, они у Михалыча ухитрились ящик с водкой разбить! Вдребезги! Привезли тележку и ну давай ящики с нее сбрасывать, наши заорали, что делать этого нельзя, – а они не понимают, знай себе швыряют их на землю, так до заветного ящика и дошли. Михалыча чуть удар не хватил, сейчас в палатке отлеживается.
Пошел проведать старого фейерверкера, увидел рядом с ним фельдшера и доктора. Доктор сказал, что ничего страшного, просто расстроился человек.
– Михалыч, не расстраивайся, – это же всего лишь водка.
– Как же не расстраиваться, ваше высокородие (ишь, служба, разглядел-таки петлицы, значит, на поправку идет), всего ящик остался, думал, где-нибудь в шинке здесь купить, а тут и шинков жидовских нет, а как нет, они же везде есть, где артиллерия стоит. Говорят, что ближайший – за тысячу верст отсюда – через пустыню, на север. Ведь скоро Рождество Христово, чем служивым разговеться, да и винная порция в походе положена, мало будет ящика-то оставшегося!
– Михалыч, не волнуйся, я спирту в жестянках закупил перед отплытием, вот фельдшер тебе сейчас немного разведет, только теплый будет [25]. Будет всем и на Рождество и на Новый год и на винную порцию хватит.
Пошел посмотреть, как поставили палатки – вроде все правильно, по подразделениям, без обид, как и было решено на крайнем военном совете. Моя палатка в центре, рядом палатка под оружейную и хранилище денежных средств и подарков, она же – интендантская, Титов решил спать прямо на ящиках с добром, ну прямо царь Кащей, который над златом чахнет (лишь бы не зачах совсем), да, а где он? Ответили, что пошел к тележке ехать на пароход, ну мне туда же, – крикнул, чтобы обождали.
Приехали, когда на понтон выгружали ящики с оружием. Я пошел в трюм посмотреть, как поставлено дело. У открытой оружейки стоял со списком в руке дежурный офицер – сотник Стрельцов. Один караульный был с ним, другой стоял у сетки, куда матросы укладывали ящики с полосами. Здесь же был и корабельный суперкарго, который на глаз оценивал вес груза и кричал боцману: «вира помалу». Лебедка поднимала груз и слышался крик сверху: «майнай, майна помалу», иногда прерываемый густым матом, если какой-нибудь сомаль лез под сеть с грузом. Не обошлось без ЧП – для начала уронили в воду ящик с пулеметом – просто спихнули его за борт сетью. Но сомали нырнули в воду, нашли ящик, завели под него стропы и достали пулемет на понтон. Теперь его надо чистить и заново смазывать, а то от соленой воды от в момент покроется ржавчиной. Потом в трюм е уронили с пятиметровой высоты ящик с ТНТ, ящик естественно разлетелся, рогожа разорвалась и «мыло» вывалилось. Матросы подивились, что мыло хранили под охраной, но все собрали, а сеть заменили – она просто прохудилась и расползлась. А что если так же разорвалась бы сеть с царскими подарками или денежными ящиками, да не здесь, где собрать можно, а над водой? Отправили на берег оружие и присели передохнуть. Сейчас будем выгружать самый ценный груз. Послал одного из матросов за парусиной, чтобы постелить ее в сеть и дополнительно увязать, закрепив страховочным стропом – сказал, что, если «мыло» в воду упадет, то испортится (не говорить же про деньги, а то специально грохнут, черти, чтобы ящики развалились и добро по трюму раскатилось). Так и сделали. Убедился, глядя с палубы, что понтон с ценностями благополучно достиг берега, все выгружено и под конвоем поехало на тележке в лагерь.
Ну все, теперь можно и своими делами заняться. Вернулся в каюту, Артамонов еще с одним добровольцем понесли мои вещи в лодку, а я сел дописывать донесение Обручеву. Написав, запечатал в конверт и понес капитану. Нашел его на мостике, оказывается он тоже наблюдал за выгрузкой и удивился как быстро мы справились, он рассчитывал остаться в Джибути на ночь, а теперь может, не спеша и не форсируя машин, спокойно идти экономическим ходом до Бомбея. Передал ему конверты с дипломатическими посланиями – Обручеву и Императору Всероссийскому, попросил в Бомбее отправить их дипломатической почтой через русское консульство, а два личных – управляющему и Лизе, я отправлю отсюда, почта и здесь есть. Тепло простился с капитаном, выразив надежду, что через год, дай бог, пойду с ним обратно в Россию. Он пожелал мне удачи и счастливого пути, спросив напоследок, не видел ли я мисс МакКонен и кто та восточная женщина, которая в сопровождении двух абреков, один из которых тащил вещи, вышла из ее каюты.
