И вот тут до татей доходит, откуда ведётся стрельба. Но они не знают, сколько стрелков. Поэтому делают ещё одну ошибку, они поднимаются в полный рост и бегут в противоположную сторону, то есть к лагерю. Шестая стрела. В спину замешкавшегося мужичка в стрелецком кафтане. Так, ситуация становится запутанной. Эти товарищи сейчас выбегут прямо на засаду стрельцов. Бабах. Грохот мушкетного выстрела разрывает тишину леса. Бабах. Трещат ветки кустов от, ломящихся навстречу смерти, душегубов. Пока тати занимались кроссом по пересечённой местности, пан Янек успел зарядить оба арбалета и достать из ножен саблю, может и правильно, больше зарядить не успеем. Две стрелы останавливают бег разбойников, но те уже совсем рядом. Решили идти напролом. Их осталось шесть человек.
Пётр выхватывает из-за пояса кинжал и бросает его в грудь ближайшего. Шаг в сторону, захват руки за обшлаг кафтана высокого разбойничка, и бросок через себя с колена, добивание костяшками пальцев в висок. Перекат под ноги последнему, удар сапогом в пах, разворот и опять добить ударом в висок. Так, теперь подняться и осмотреться. Пан Заброжский рубится на саблях с татем. Одного он уже свалил. Где же последний. Да вот же он, ползком пытается скользнуть в кусты. Шалишь. Этого нужно взять живым. Несколько быстрых шагов и второй кинжал упирается пластуну в основание черепа.
– Стоять! Руки за голову и громко читай "Отче наш", – на удивление сработало, разбойник закинул руки за голову и забормотал молитву.
– Как, ты Пётр Дмитриевич? – к княжичу, стягивающему за спиной руки единственного выжившего бандита, подбегают стрельцы во главе с Бородой.
– Нормально, вашими молитвами. Этого к костру, поспрошать его надо, – Пожарский садится еле живой от усталости, надпочечники прекратили выбрасывать адреналин и сейчас начнётся отходняк.
Событие шестнадцатое
Иван Пырьев сегодня был выставлен в авангард. К вечеру они надеялись добраться по владимирскому тракту до своротки на Балахну. Об этой своротке выведали позавчера на допросе у единственного оставшегося в живых из банды Медведя. Иван присутствовал при этом действе. Пленного подвели к костру, сняли с него портки и княжич приказал, двоим стрельцам, в том числе и Пырьеву, держать татя за локти, чтобы не дёргался и "получил полное удовольствие от пытки", как выразился непонятный отрок. Услышав эти слова, тать обмочился. Княжич же, не обращая внимание на визги мужика, раскалил в костре конец шомпола от пищали и поднёс разбойнику малиново-светящуюся железку к самому носу, "чтобы лучше разглядел". Душегубец даже орать прекратил, так внимательно, скосив глаза, разглядывал.
– Я всё расскажу, – обливаясь потом и слезами, заскулил он, когда Пожарский потянулся раскалённым прутом к его причиндалам.
– А мы всё знать не хотим, – успокоил его княжич, – Да, ты всё и не знаешь. Вот ответь, сколько бусин из ладана было в дарах волхвов?
Стоящий рядом богомаз из спалённого монастыря подошёл поближе.
– То и я не знаю, княже, скажешь ли? – монашек видно принял вопрос за чистую монету. Иван же, уже начавший привыкать к причудам Пожарского, только фыркнул в бороду.
– Шестьдесят бусин сделанных из смеси ладана и смирны, – ответил за татя Пётр, как-то слышал в Исаакиевском соборе на экскурсии и запомнил.
– Благодарствую, княже, – поклонился иконописец.
– Ладно, – повернулся к разбойнику Пожарский, – Теперь твоя очередь. Сколько было в вашем полку народу?
– Так, без малого восемь сотен, – не мешкая, ответил разбойник, косясь на остывающий прут.
– Ох, тяжело, – вздохнул княжич, – Про твой полк потом поговорим. Сколько было народу в вашей шайке?
– Так, без малого два десятка, правда, Федьку вчерась Медведь топором зарубил.
– Мы пятнадцать убили. Ты шестнадцатый, ещё кто-то остался? – снова отодвинул Пожарский шомпол к огню.
– Нет. Все были туточки.
– И Медведь?
– Он от стрелы, считай, одним из первых полёг, – неотрывно глядя на раскаляющийся конец пруда, затараторил бывший стрелец.
– Где у вас лагерь?
– Тут, недалече, с версту будет, на полдень, – тать мотнул головой, показывая направление.
– И в лагере никого нет? – прут снова переместился к причиндалам.
– Только бабка Сидориха и всё, вот те крест, – пленный сделал попытку перекреститься, дёрнулся, но Иван держал его за правую руку крепко.
– Кто такая?
– Травница. Мы её в одной деревне от попа отбили. Сжечь он её хотел, говорил колдунья.
– Ясно. Казна, где зарыта? Или скажешь, что не знаешь? – прут в плотную приблизился к причинному месту, даже ногу задел.
Пленный выгнулся назад и заверещал:
– Знаю, знаю. Я подсмотрел. Покажу. Христом богом клянусь, всё покажу! – слёзы ручьями катились из глаз, а у костра запахло дерьмом. Обделался бандюга с перепугу.
– Унесите его быстро отсюда, – поморщился княжич, – Да, смотрите за ним хорошенько. Головой за него отвечаете. Стоп. Далеко отсюда до Нижнего Новгорода? – остановил стрельцов Пожарский.
– Ну, до своротки на Балахну два дня и оттуда ещё день, почитай, – путаясь в спущенных штанах, пытался подниматься и подобострастно кланяться одновременно пленный.
– Вот как? Вот, что, ребята, вы его в ручей, что с другой стороны дороги пробегает, суньте, пусть обмоется, но руки не развязывайте, такой источник знаний мне нужен целым и не вонючим к завтрему, – без тени улыбки погрозил Ивану Пырьеву пальцем Пётр.
Утром княжич с двумя десятниками и пленным на ляшских огромных конях уехали в лес. За кладом разбойничьим, понял Иван. Вернулись те часа через два, огромный лагерь уже проснулся и позавтракал, кони были запряжены в телеги. На всех четырёх конях были перекинуты поперёк мешки с добычей, коней вели в поводу, до того видно тяжёлой была ноша. Только на одном сидела пожилая уже женщина с большущей корзиной в руках. Свалили мешки под мелодичный звон металла в одну из телег и, не мешкая, тронулись в путь. Иван за подробностями не лез, захочет десятник, сам скажет. С убитыми разбойниками поступили, как и в прошлый раз, раздели, сорвали нательные кресты, у кого были, и набросали кучей у дороги. "Другим на острастку", как объяснил свои действия Пожарский. Лишь одна монашка пискнула, что-то про христианские обычаи.
– Они не християне! – отрубил княжич, – Вон, на них даже крестов нет, – и спокойно поехал дальше.
Иван стал всё сильнее бояться этого юнца. Что будет, если он узнает, кто его пытался отравить? Сейчас стрелец ехал в авангарде длиннющего обоза как раз стремя в стремя с Пожарским.
– Знаешь, Иван, что я думаю…, начал, было, Пётр.
И Пырьев не выдержал:
– Не вели казнить, князь батюшка! Я тебе яду подсыпал по наущению Тимофея Ракитного сына боярского боярина Колтовского. Бес попутал. Всё, что хошь для тебя сделаю, хоть и самого Колтовского порешу. Рабом тебе преданнейшим буду.
– Ну, и ладно – широко улыбнулся отрок Ивану, – потом сочтёмся.
Событие семнадцатое
Никита Иванович Пушкин балахнинский воевода сидел в своём дому и переписывал отчёт государеву дьяку в Нижний Новгород о сборе пятины с купцов своего уезда. Собрано было сполна, торговлишка с Казанью и самим Нижним в последнее время оживилась. Балахна хоть и не большой городок, но десяток торговых людишек имелся. Один же, купчина Тихон Замятин, и вовсе был первостатейный, имел две лодьи и хаживал и в Астрахань, и в Кострому, и в Казань. Собрано было сто семьдесят рублёв, о чем сейчас Никита Иванович и диктовал уездному писарю Агафону Лукину.
Это наипервейшее дело вдруг было прервано неожиданно появившимся подьячим Замятием Симановым.
– Никита Иванович, к заставе подошёл огромный обоз, одних лошадей сотни полторы, да телег несколько десятков, да людишек без счёта.
Событие для тихой захолустной Балахны было неординарное. Пушкин оправил кафтан и поинтересовался:
– Кто такие? Откуда вести?
