– Ах, дорогой мой, сегодня она есть, завтра – нет. Тауберт, увы, не дремлет. Так что на вашем бы месте я поторопился – бедняга портовый смотритель вряд ли долго просидит на сём тёплом местечке.
– Благодарю… – как бы в сомнениях проронил пруссак. – Но, любезный лорд, боюсь, что не смогу ответить вам тем же. Господин военный министр всего лишь оценил будущее фон Пламмета как весьма печальное.
* * *
Граф Тауберт бродил средь разгорячённых бороздинскими винами гостей, не забывая благодушно улыбаться и поддерживать беседы о погоде, театре, несомненной скорой победе князя Булашевича, а также о ну совершенно необременительных, можно даже сказать, ничтожных просьбах, которыми, право же, неудобно тревожить милейшего Николая Леопольдовича, но раз уж судьбе и графине Лидии угодно было их свести в этом доме…
Лидия и Менелай в самом деле были сверх меры гостеприимны, причём от их балов и приёмов отчего-то оставалось удивительно приятное послевкусие. Шеф жандармов почти наслаждался бестолковым вечером, пока не увидел, как Шуленберг отчаянно вцепился в Орлова и как потом уходил Сергий: высоко вскинув голову, печатая шаг, точно ведя незримых гренадер на вражеские штыки.
Николай Леопольдович забеспокоился.
Орлова он догнал уже внизу. Сергий Григорьевич стоял в накинутой на плечи шинели, ожидая экипаж.
– Не тревожься, Никола, – перехватил он взгляд друга. – Поеду сейчас… отлежусь… Ты газеты… «Австрийскую газету» от семнадцатого, часом, не видел?
– Нет вроде. – Иностранные газеты разбирал, и отлично разбирал, Кишин, у адъютанта на это дело был прямо-таки талант. – А что там?
– Надеюсь, что ничего, – ушёл от ответа Сергий. – Прав Васька, мне сейчас водки выпить да спать. А завтра всё равно в министерство…
– Пусть лучше Колочков твой к тебе с бумагами приедет.
Остзейско-жандармская душа графа Тауберта вопияла к небесам от столь возмутительного нарушения всех правил и наставлений; секретные документы могли пребывать только и исключительно в казённой канцелярии, под надёжной охраной, только куда он, такой, пойдёт? Герой зульбургский да дунайский.
– Вот ещё… удумал, Никола… – Орлов хрипло рассмеялся, почти сразу же болезненно сморщившись, и потёр горло. – Не ты ль, немец-перец-колбаса, меня учишь, что ни одна бумажка пределов министерства покидать не может?
Николай Леопольдович назидательно поднял палец:
– В особых обстоятельствах и с соблюдением всех потребных регламентов допускается… могу твоему Аниките жандармскую охрану выделить.
Орлов только отмахнулся.
– Брось, Никола. Ничего со мной не случится… наверное.
– Э-э, Сергий, – всполошился Тауберт, – ты что это говоришь такое? Езжай-ка и впрямь домой, водки, на перце настоянной, выпей рюмку, да спать! Назавтра всё как рукой снимет.
– Верно говоришь. – Высокие двери отворились, Тауберта окатило холодной волной. – Устал я, Никола. Ужасно устал… Был бы дом домом, и впрямь бы никуда б завтра… С Бороздиными за меня попрощаешься?
– Само собой.
Тауберт очень хотел спросить, о чём же его друг толковал с прусским посланником, но потом только рукой махнул. Орлуше и впрямь домой надо, в постель, а не политические разговоры на сквозняке разводить.
Орлов, враз ссутулившись, взобрался в поданный возок, форейтор закрыл дверцу, но она тут же вновь распахнулась, и Сергий спрыгнул в уже не тающий под ногами снег. Тауберт, как был без шинели, бросился навстречу.
– Забыл чего?
– Никола… – Орлов говорил быстро и хрипло, и Тауберт уверился, что у бедняги жар, – Никола… Вильский, майор, у меня из головы нейдёт. Дураки мои представление на него раскопали… Пока дошло, а он мёртвый и, сдаётся мне, не более Сажнева виноват. Только за того, живого, Федька Росский глотку перервёт, а этот лежит себе в ливонском болоте… Если кто и вспомнит, то жена, коли любила. Его самого любила, не пенсион…
– Чего ты хочешь, Сергий? – Николай Леопольдович понимал, что на глазах у него происходит что-то важное. И вместе с тем не понимал ничего – Орлуша всегда был с секретами.
– Чего хочу? Отпиши своему Бобыреву, пусть разузнает про Вильского… Не только Ейсмонта дочкам замуж идти.
– Отпишу… Ты из-за того вернулся?
– Из-за того, Никола… – Орлов улыбнулся юной кавалергардской улыбкой. – Хороший всё ж из тебя жандарм получился! Всё, поехал я… Холодно…
Форейтор вновь захлопнул за Сергием Григорьевичем дверцу, возок сорвался с места. Тауберт ещё постоял немного, глядя в крутящиеся снежные вихри, потом вздохнул и отправился обратно в зал. Не развлекаться. Бдить.
Уезжал с бала Николай Леопольдович с тяжёлым сердцем. Вроде и не случилось ничего, а тягостно. Кашляющий Орлов, фон Шуленберг с твёрдым, но и каким-то молящим взглядом, лоснящаяся самодовольством физиономия Грили…
Хотел было порадоваться за крестницу, так тоже не получилось – вальсировала она с молодым Кириаковичем безо всякого настроения. Ох, тяжка ты, доля великих княжон – быть вам выданными замуж за кого василевс укажет… Хотя про молодого Александра ничего худого сказать Тауберт не мог. Сын и наследник Драгана Вуковича учился в Анассеополе, окончил Гвардейскую офицерскую школу – был там вторым в классе, а мог бы и первым, кабы не горячая балканская кровь и ссоры, из-за чего и не получилось «сверх отличного» за поведение, – с чем и отбыл в Чёрную Гору, но вскоре вернулся в Россию. Теперь Кириакович с тремя то ли друзьями, то ли свитскими проходил курс в Академии, попутно внося смятение в души падких до темпераментных брюнетов дам и девиц. Та же Лиди зашла в интересе своём к «сказаниям и обычаям западных славян» весьма далеко.
Зюке, однако, серб не приглянулся. Видел, видел Николай Леопольдович, как глаза у девиц горят, когда и впрямь за сердечного друга своего выходят… Хотя кто его знает, как лучше – взлететь да оземь грянуться, как та же Лючия, или вовсе не летать?
Так и не найдя ответа, Тауберт откинулся на подушки. За окошком крутилась настоящая метель, словно на дворе январь или февраль в полной силе.
Арсений Кронидович не жалел денег, чтобы столица не превращалась бы ночью в глухую пустынь, в Анассеополе уже не один год приказом василевса ставились и ставились уличные фонари, однако снег жадно скрал весь свет, точно рыночный вор.
Вот и набережная Фонтанного канала – кучер, каналья, куда повёз?
– Объезд тут, рогатку поставили, ваше сиятельство, – прогудела переговорная труба голосом Трофима. – Кружной дорогою придётся.
– Ничего, прокатимся… – Думается в дороге хорошо, а о чём подумать, есть.
