Дарник торжествовал: его старая идея — мир всем путникам на дорогах — приобретала значительно более внушительные размеры, чем раньше в Липове. Как он и рассчитывал, малая толика заморских товаров естественным порядком оставалась в орде, в качестве оплаты за харчи и безопасное пристанище, для чего вдоль обоих главных трактов была устроена целая гроздь укрепленных войсковых дневок и ночевок. Там размещались небольшие охранные гарнизоны, которые прекрасно устраивали ночлег и кормежку всем, кто мог чем-то за это заплатить.
Разбираясь одновременно с десятком дел, Рыбья Кровь не забывал давать себе отдых, два-три дня в неделю обязательно проводил в княжеском свежесрубленном доме в Верхнем Ракитнике, вот только не всегда мог вспомнить очередность ночевки у своих наложниц, и тогда они со смехом сами указывали ему на ошибку.
— Может, тебя вернуть в твой ирхонский улус? — спрашивал он иногда у Чинчей.
— Тогда я всем расскажу, какой ты слабый мужчина, — грозилась та.
— Вот отдам своим арсам на потеху, тогда узнаешь, — шутя, предупреждал распоясавшуюся пленницу Дарник.
Чинчей ненадолго утихала.
У Болчой к князю были свои претензии.
— Сколько можно меня спрашивать про сыновей? — отмахивался от хазарки Дарник. — Смотри, я и в самом деле привезу их, а с ними их матерей. Будет вас тогда не двое, а четверо. И старшей женой будешь не ты.
— Зато тогда твое сердце будет привязано к одному месту, — не сдавалась Болчой.
Совсем своим стал князь и в улусах. Обязательно присутствовал на всех тамошних празднествах или поминках. Приучился заранее готовить несколько цветистых здравиц и выступал с ними раз от раза со все меньшим напряжением. Запас его хазарских слов постепенно расширился, и он уже решался вести даже малые разговоры на родном для «пастухов» языке. Единственное, чего неизменно чурался, так это вмешиваться в судебные тяжбы хазар между собой:
— Ну как я, чужак, могу вас правильно рассудить? Для этого есть ваши старейшины и тарханы.
С обратными караванами из Айдара к князю в Ракитник с весенним теплом стали прибывать ватаги словен, не сомневавшихся, что со знаменитым военачальником они этим летом добудут себе и славу, и казну.
— Неужели пойдем на Таврику не в разведку, а в настоящий поход? — допытывался Сечень.
— Для хорошего похода есть и другая цель, — загадочно обронил как-то Дарник.
— Гребень? — тут же вскинулся главный тысячский. — Неужели ты нарушишь клятву, данную кагану Власу?
— Моя клятва, хочу держу, хочу нет.
Но опытный Сечень даже по интонации князя угадывал, что принимать его возможное клятвопреступление за чистую монету не стоит: тут какой-то особый замысел.
К большому походу готовились со всей серьезностью. Снова были отобраны четыре тысячи воинов, количество повозок увеличили до четырехсот штук, а колесниц — до ста шестидесяти, причем лишь половина из них имела камнеметы, а к другой половине назначены звенья из четырех лучников и метателей сулиц, что мало уступало по боевой мощи камнеметным колесницам.
— Зачем нам так много повозок? — недоумевали воеводы. — Ты собираешься столько добычи захватить?
— Почему бы и нет? — Дарник как всегда не посвящал их в подробности своего плана.
Когда из Ракитника вышло снаряженное войско и направилось прямо на солнечный восход, даже самые тугодумные воины поняли, что идут на Гребень. Все знали, что княжеский суд в Айдаре ни к чему не присудил князя Алёкму, и теперь было очевидно, что их визирь сам намерен вершить суд над обидчиком Липовского княжества.
Большое войско с тяжелым обозом, как ни старалось, двигалось медленнее былых княжеских дружин, обязательно ломались повозки, выбывали из строя люди и лошади, происходили задержки у встречных городищ и кочевий. Тем не менее четырехсотверстный путь уложился в две недели. Первый день лета застал Дарникское войско теперь уже возле правобережных укреплений Гребня. Обложив полукольцом всю главную часть большого города, неделю не давали никому ни войти туда, ни выйти. Все подходящие с юга не гребенские торговые караваны пускали на двадцать верст в обход города с непременным условием после переправы через Малый Танаис в сам Гребень не заходить. Если же в руки дозорных разъездов попадались гребенские купцы, тех нещадно грабили и лишь в самой простой одежде и пешком пропускали в городские ворота.
Окружающие Гребень селища Дарник не трогал, давая смердам спокойно заниматься своими обычными работами и не позволяя коннице топтать их посевы. К самим осадным работам тоже не приступал, запрещая воинам слишком близко подходить к стене. Несколько раз гребенские старейшины пытались вступить с ним в переговоры. Отказываясь с ними встречаться, Рыбья Кровь называл новую сумму виры князя Алёкмы: 120 тысяч дирхемов, мол, за год плата поднялась и будет подниматься и впредь.
Первоначально все четыреста взятых с собой повозок Дарнику нужны были для самого досконального грабежа окрестностей Гребня. Но уже когда подходили к враждебной столице, князь на одном из привалов услышал от одного из ромейских наемников о том, как в Индии ловят обезьян: насыпают в большую тыкву с маленьким отверстием какую-либо кашу, обезьяна засовывает туда лапку, а назад с зажатой в кулачке кашей вытащить не может. От жадности не выпускает кашу и когда к ней подходят люди.
Ну чем гребенцы со своим Алёкмой не эти жадные обезьяны, решил хазарский визирь и, дав неспешной осаде как следует вызреть, стал действовать. На десятый день стояния в пять гребенских селищ въехали восемьсот хазар, вооруженных одними палками. Смердов заставили погрузить на собственные телеги весь свой скарб и вместе с домашним скотом вывезли из селищ. Потом туда вошли липовцы с топорами, ломами и чернильными горшками, пометили чернилами все домовые срубы и принялись их аккуратно раскатывать по бревнышку, как это делают при перевозке домов на новое место. Затем все бревна погрузили на триста повозок и отвезли в сторону — и пять селищ исчезли с поверхности земли. Целыми оставили лишь десять дворищ, чьи обитатели должны были до осени следить за пшеничными полями, не давая диким животным их потравить. Князь заранее все это тщательно расписал своим подручным, поэтому исполнение вышло быстрым и слаженным.
— И что мы, за четыреста верст потащим с собой эту махину?! — сердились тысяцкие. — Да проще это все сжечь, а на Славутиче срубить все заново.
— А посмотрим, — отвечал им Дарник и отдал приказ возвращаться в орду.
В каждую из телег с бревнами пришлось впрячь по четыре, а то и по шесть лошадей.
