Россия. Нас приветствуют на протяжении всего пути. Жители дарят нам подарки, зачастую это продукты, но иногда и книги, сувениры, необходимые в пути мелочи. Впечатляют необозримые просторы страны, мы пересекаем множество климатических и часовых поясов: бескрайние степи, Уральские горы, вековые леса тайги, даже пустыни. Но это уже Монголия… Приезжаем в Ургу. Там нам разрешают покинуть поезд на одну ночь, утром состав пойдёт дальше, а пока офицерам и нижним чинам можно погулять по городу. Посетить рестораны и кафе, сходить в кино. Вместе с двумя офицерами мы выходим из здания вокзала и у меня отвисает челюсть при виде здоровенного плаката над площадью. Я безуспешно пытаюсь выговорить то, что там написано: БНМАУАРДЫН АРМИИ! После десятка неудачных попыток сплёвываю и окликаю служащего, интересуюсь надписью. Сразу наступает облегчение: оказывается, это по-монгольски: Слава братский армии! Меня ввел в заблуждение русский шрифт… Узнаём у того же служащего где здесь ближайший ресторан, но он качает головой: все заведения переполнены, и вряд ли мы найдём где-нибудь свободный столик. Но посмотрев на наши физиономии сразу спохватывается и подзывает извозчика. Я договариваюсь с последним и он везёт нас по Урге. Вполне прилично выглядящий город. Если не считать множества памятников на каждом углу, изображающих Великого Правителя Монголии Романа Фёдоровича Унгерна или его ближайших соратников. Внезапно вижу знакомую физиономию Джихар-Хана, попирающего ногой японского солдата, отлитого в бронзе, и меня передёргивает от воспоминаний о пересыльном лагере… Уже три часа мы катаемся по городу, к сожалению вокзальный служка оказался прав- все заведения забиты до отказа. Неожиданно на помощь приходит сам извозчик, после очередного отказа он предлагает поехать в одно заведение, где мы окажемся желанными гостями. Делать нечего, мы соглашаемся и оказываемся в борделе… Вопреки первому впечатлению здесь оказывается довольно приятно. Нас вкусно кормят экзотическими блюдами, напитки тоже неплохие. Потом появляются девочки и музыканты. Заранее расплачиваемся и остаёмся приятно удивлёнными, цены вообще смешные… Музыканты играют что-то тягучее и монотонное, музыка очень непривычна на слух, но неожиданно для себя я чувствую в ней какое-то странное очарование. Девочки начинают танцевать, танец тоже для нас удивителен, как и их одежды: широкие рукава, вьющиеся вуали… это словно колдовство. Выбираю себе подружку и мы удаляемся в спальню. Кровати там разумеется нет, весь процесс происходит на мягких пушистых коврах… Наконец я в силах подняться, одеваюсь и интересуюсь именем случайной подружки, в ответ слышится нечто вроде жужжания мотора электробритвы: Жамьянгийн. В сердцах я выпаливаю: Уж лучше бы тебя Всеволод Львович звали, так как на все сто уверен, что это имечко я и под угрозой расстрела произнести не смогу… Ожидаю своих ребят в холле, попивая зелёный чай с женьшенем, это взбадривает лучше кофе. Наконец они появляются и извозчик везёт нас на вокзал…
Монголия внушает уважение своим просторами. Ярко-зелёные краски бескрайней степи, коричневые и жёлтые пески, неестественно синие воды рек. В душе поднимается что-то древнее и могучее, тёмное. Память предков? Не знаю…
Минуем реку Ляохэ, мутные жёлтые воды. Скоро Дальний. Там нас перегрузят на транспорты и мы пересечём Жёлтое море, чтобы высадиться на острове Кюсю…
Вся бухта забита до отказа множеством судов, но несмотря на кажущееся столпотворение здесь царствует твёрдый порядок. Наш батальон моментально грузится на транспортные суда, огромные копии наших БДБ, фактически весь батальон умещается на двух судах. Караван сопровождают четыре гигантских авианосца с флотилией обеспечения. Конвой состоит почти из трёхсот судов, до отказа забитых техникой и пехотой. К вечеру он выходит в свой путь. В воздухе непрерывно вьются самолёты прикрытия, пока берегового базирования. Их легко отличить от синих морской авиации, базирующихся на авианосцах по цвету. Суда вспарывают своими острыми форштевнями волны моря… Время в пути занято подготовкой и проверкой техники. Экипажи пропадают в трюмах, им помогает пехота. Все знают, что им придётся нелегко. ТАКОГО врага ещё нам не попадалось…
Творец. Путь к искуплению. Декабрь 1941
Плавными легкими движениями скользит кисть по грунтованной доске. Появляются тонко прорисованные детали убогого пейзажа, напоминающего жалкую растительность выгоревшей на солнце южной Испании, похожего на реальную Иудею. Чуть-чуть трогает кисть ветви иссохшего кустика и оживает, играет изображение, становиться реальным. А вокруг — строгие лики святых, скорбящие лики праведников, исполненные спокойствия и укора лики Спасителя и суровые, но благостные лики Бога Отца. А над всей мастерской, над всем миром парит лично мастером исполненная дивная копия рублевской "Троицы"…
Выписан фон. Можно перевести дух, распрямить напряженную спину, расслабить натруженные руки, прикрыть усталые глаза. Откинувшись на спинку стула, мастер слушал, как поют под суровым северным небом иноки. Гремела "Сугубая ектения", и, прислушиваясь к дивной мелодии гениального Рахманинова, он невольно присоединился к пению. "Господи, спаси и помилуй! Господи, спаси и помилуй!" — повторял он на полузнакомом языке, который начал учить всего полтора года назад, но уже окончательно покорившем его своей красотой и напевностью.
Гимн закончился, но он все еще сидел неподвижно. В голове роились самые разнообразные мысли и воспоминания. Он вспоминал, как на иконе "Соловецкой Божьей Матери" он изобразил полярное сияние, чем вызвал жаркие споры между святыми отцами: можно или нельзя добавить такое на канонический образ. Правда, спорили недолго: святые отцы деликатно постановили, что любое добавление или исправление допустимо, если благолепно…
Потом на ум неожиданно пришли воспоминания о долгом пути сюда, на сурово-прекрасный русский север. Словно вчера это было…
… Грохот кулаков в дверь парижского дома разбудил все семейство. Франсуаза, накинув легкий халатик бежит открывать, и тут же дом наполняется суровыми людьми в военной форме. Летят на пол эскизы, обрывки холста, кисти, тюбики краски. Один из военных, брезгливо держа в руках набросок к "Авиньонским девицам", поворачивается к нему:
— Будьте любезны объяснить, что это?
Он еще не успевает открыть рот, как вступает Франсуаза. Она разъярена, как тигрица, защищающая свое логово:
— Это — набросок к "Авиньонским девицам" господин военный. — и тише добавляет. — Интересно, где воспитывали человека, который не знает таких известных картин?
