«Так вот что за звуки раздавались в ночи!» — рявкнул кто-то в голове у Фернандо. Это же сколачивали помост! Для него!..
Фернандо словно окаменел, не в состоянии пошевелить хотя бы пальцем. На его лице застыло выражение искреннего изумления, вперемежку с недоверием. Он уставился помутневшим взглядом на плаху с мечом; его глаза остекленели от ужаса.
К Эрнану подошел Гастон.
— Боюсь, ты переиграл, дружище. Сейчас его хватит удар.
— Монсеньор, — обратился Шатофьер к кастильскому принцу. — В указе короля, брата вашего, дозволено казнить ваше высочество каким угодно способом на мое усмотрение, а значит, и путем отделения головы от туловища. Я полагаю, что это больше всего соответствует вашему высокому сану, но если вы придерживаетесь иного мнения и предпочитаете…
Он не договорил, так как в это самое мгновение Фернандо наконец преодолел оцепенение и с неожиданной прытью набросился на него. Однако Эрнан не терял бдительности и молниеносным ударом в грудь оттолкнул принца от себя — тот споткнулся и упал. Вспомнив о своих обязанностях, кастильские гвардейцы подхватили его и поставили на ноги.
— Это неправда! — заорал Фернандо таким неприятным визгливым голосом, что Гастон не смог удержаться и с отвращением сплюнул. — Неправда! Это не я, это Инморте! Он отравил брата… Это он сделал, это не я! Он, он виноват! Я тут ни при чем… Не троньте меня, отвезите меня к брату, я ему все расскажу… Вы не имеет права! Не надо…
— Что он такое несет? — пробормотал Гастон, бледнея. — Короля уже отравили?!
— Стало быть, так, — невозмутимо ответил Эрнан и вновь обратился к Фернандо, который, брыкаясь и извиваясь, скулил: «Отвезите меня к брату! Я ему все расскажу!»: — Когда это случилось? Когда дону Альфонсо дали яд?
— В начале августа… Не делал я этого…
— А кто?
— Трухильо, помощник главного кравчего. Инморте его подготовил… Это он, он! Я не подговаривал…
— Медленнодействующий яд, — прошептала графиня и быстро подошла к ним. — Что это был за яд? — спросила она у Фернандо.
— Я… я ничего не знаю… Это все Инморте! Это он, он!..
— Когда должна начаться болезнь? — отозвался Эрнан.
— Я не… — Вдруг в глазах Фернандо зажглись слабые огоньки надежды. — Я знаю, как помочь брату! Везите меня к нему! Я знаю противоядие, я спасу его.
— Как? — скептически спросила графиня. — Какое вы знаете противоядие?
— Я скажу только брату. Он должен дать слово, что помилует меня… Вам я ничего не скажу! Отвезите меня к брату. Только ему…
Эрнан отрицательно покачал головой:
— Это исключено, монсеньор. Либо вы сейчас скажете, и я даю слово, что отменю свое решение о приведении приговора в исполнение — если поверю вам. Либо вас казнят — немедленно. Ну!
— Я скажу только брату… Только ему, ему одному… Я не верю вашему слову, не верю! Вы подлый, бесчестный негодяй!.. — Поняв, что его уловка не сработала, он окончательно впал в панику: — Господа гвардейцы, не слушайте чужака, везите меня к брату. Я спасу его!.. Спасу… помогу… Везите меня к брату, пусть он все решит… Господа гвардейцы!.. Господа, не слушайтесь его… их… Не позволяйте им убивать брата вашего короля. Господа гва… Ну, прошу вас, господа! Спасите меня, а я спасу брата… Ну, пожалуйста!..
Однако ни один из тех, к кому так отчаянно взывал Фернандо, даже не сдвинулся с места. Гвардейцы хорошо знали злобный нрав первого принца Кастилии и полностью отдавали себе отчет в том, что если ему удастся выйти сухим из воды, он никогда не простит им своего унижения и постарается как можно скорее отправить их всех к праотцам. К тому же здесь они были в явном меньшинстве и не питали никаких иллюзий насчет того, какой приказ отдал граф своим воинам на тот случай, если кто-то предпримет попытку освободить Фернандо.
Эрнан вопросительно поглядел на графиню.
— Нет, — сказала Диана Юлия. — Увы, слишком поздно. Противоядие, даже если оно есть у принца Фернандо, в чем я сомневаюсь, способно лишь нейтрализовать действие яда. Но выпитый королем яд уже сделал свое дело и давно был выведен из организма. Он породил болезнь, и теперь нам остается возложить все надежды на Бога и на искусство лекарей.
Шатофьер жестом поманил к себе палача.
— Мастер, вы готовы приступить к исполнению своих обязанностей?
Палач утвердительно кивнул:
— Да, сударь, готов. Я получил от моего господина приказ привести приговор в исполнение именем его величества короля Кастилии и Леона.
— Так приступайте же, мастер.
Палач молча поклонился, воротился к эшафоту и поднялся по деревянным ступеням на помост. Фернандо вновь заскулил.
— Что ты делаешь, Эрнан?! — опомнился Гастон. — Это уже сверх программы. Дон Альфонсо не…
— Молчи! — зашипел Эрнан. — Я знаю, что делаю.
— А исповедь?! — вскричал Фернандо, мгновенно прекратив изрыгать угрозы, мольбы и проклятия. — А как же исповедь? Я хочу исповедаться своему духовнику. Везите меня в Толедо к моему духовнику.
— В этом нет необходимости, — с глумливой ухмылкой ответил Шатофьер. — Согласно булле святейшего отца от 1123-го года каждый посвященный рыцарь ордена Храма Сионского вправе давать предсмертное отпущение грехов — in extremis,[16] как там говорится. Так что я весь к услугам вашего высочества.
Фернандо в ужасе отпрянул:
— Нет! Нет! Только не это!..
Эрнан безразлично пожал плечами. Иного ответа он не ожидал, однако не смог удержаться от искушения напоследок поиздеваться над поверженным врагом. Позже, когда он вспоминал об этом, ему всякий раз становилось стыдно за свою мальчишескую выходку.
— Преподобный отец, — обратился Шатофьер к капеллану. — Проводите его высочество в последний путь.
Затем Эрнан пристально поглядел на Фернандо и добавил:
— Хотя его преподобие не принадлежит к ордену иезуитов, я не считаю это обстоятельство серьезной помехой для принятия им вашей предсмертной исповеди… Прощайте, монсеньор. Не скажу, что знакомство с вами доставило мне большое удовольствие. И да простит вас Бог.
Фернандо вскрикнул и полубесчувственный повис на руках гвардейцев, которые, повинуясь приказу Эрнана, поволокли его к эшафоту.
Гастон подошел к Елене и шепотом произнес:
— Пожалуй, тебе лучше уйти.
Она решительно покачала головой:
— Нет, я останусь. Я хочу посмотреть. Отец мне все рассказал. Я знаю, что этот негодяй погубил моего брата и собирался опозорить его. — Елена умолкла и плотно сжала губы.
Кто-то схватил Гастона за локоть. Он оглянулся и увидел Монтини.
— Чего тебе, парень?
— Мне… мне жутко…
— Так отвернись. И закрой уши. Или вообще убирайся прочь. Думаешь, мне это очень приятно?
Палач стоял возле плахи и, опершись на рукоять меча, невозмутимо ожидал своей очереди.
Гвардейцы вынесли Фернандо на помост, поставили его на ноги перед капелланом и отошли в сторону. Невдалеке от приговоренного стоял подручный палача с перекинутой через плечо веревкой и черной повязкой для глаз в руках.
— Начнем исповедь, сын мой? — кротко спросил преподобный отец.
И только тогда Фернандо в полной мере осознал реальность происходящего. Он понял, что этот капеллан — последнее, что он видит в своей жизни. Это последний из людей, который заговорил с ним как с живым человеком, — а для всех остальных он уже мертвец.
Внезапное озарение, точно молния, поразило Фернандо. Захлебываясь слезами, он грохнулся на колени, обхватил голову руками и без удержу зарыдал.
Почему, почему?! Ведь он еще так молод, у него еще вся жизнь впереди… была впереди — ибо сейчас его лишат этой жизни… Почему, почему? Как же так получилось? Когда он ступил на тот зыбкий, порочный путь, который привел его на эшафот? Может быть, когда позволил кузену Бискайскому обвести себя вокруг пальца? Или когда спутался с Инморте? Или когда впервые с вожделением взглянул на корону отца, которую по праву должен был унаследовать его старший брат?…
Так и не дождавшись от Фернандо исповеди, капеллан тяжело вздохнул, накрыл его голову краями своего шарфа и скороговоркой произнес стандартную формулу отпущения грехов. Как только он закончил, рыдания резко оборвались. Фернандо рухнул на помост и остался лежать там недвижимый. Подручный палача склонился над ним и констатировал:
— Сомлел. Их высочеству посчастливилось — и повязка на глаза не требуется, и руки связывать нет надобности…
Фернандо так и не пришел в себя. При виде отрубленной головы, покатившейся по помосту после первого же удара палача, Гастона затошнило. Он вовсе не был таким толстокожим, каким изображал себя перед друзьями. Лишь один-единственный раз он принимал участие в настоящем бою — с иезуитами, и лишь считанные разы присутствовал на казнях — герцог не любил устраивать кровавых зрелищ и не поощрял к этому своих вассалов.
