Рана вскрылась, и кровь, пропитав повязку, расползлась по ней большим алым пятном.
Получалось, теперь все решает скорость, потому что предстояло одолеть еще троих.
Следующим оказался не особо поворотливый, но чертовски устойчивый на ногах шляхтич. Кулаки все чаще мелькали в опасной близости от моего лица, и мне невольно приходилось несколько раз подставлять под удар многострадальную левую.
В плечо при этом всякий раз ударяла новая волна боли. Пока еще терпимо, если бы впереди не маячили два поединка, а чтобы выиграть в них, предстояло поскорее закончить с этим ванькой-встанькой.
Пришлось пойти на риск и еще раз прибегнуть к «мельнице», где самое главное не сила рук – они только держат противника, а сила ног и резкость, чтобы хватило инерции для полета.
Мне удалось, но когда Вербицкий громко объявил о признании поражения паном Стравинским и я поднялся на ноги, то увидел, что повязка на левой руке окрашена в алый цвет сверху донизу, причем кровь настолько сильно выступила, что даже синий жупан на шляхтиче оказался изрядно вымазан.
Остальные тоже это заметили, поскольку радостные крики как-то быстро и резко стихли, сменившись испуганной тишиной.
Насколько меня хватит, я не прикидывал. Определенный оптимизм внушала правая. Та была еще в порядке, хотя и относительном, поскольку на ней тоже проступило пятно, но по сравнению с левой так, мелочи.
И боль…
Это само собой – куда ж без нее, родимой.
Тут тоже контраст. В правой я вообще ее не ощущал – если и была, то ее напрочь забила левая, которая теперь не горела, а дергала, словно клещами, намекая, что пора заканчивать.
– Еще чуть-чуть, – строго сказал я ей и застыл от удивления, потому что четвертый шляхтич вышел лишь для того, чтобы отрицательно помотать головой и… отвесить мне уважительный поклон, после чего вновь удалился за веревки, а судья громко крикнул: «Поражение!»
Кстати, остальные ляхи встречали шляхтича, отказавшегося от боя, радостно, тут же кинувшись обнимать и хлопать по плечу, словно победителя, да и сам он держался горделиво, будто и впрямь одолел меня. Воистину, иногда нужно проиграть, чтобы… выиграть.
Это было уже совсем здорово, потому что я ощущал, что меня ведет и на двоих сил ни за что не хватит – тут с одним бы управиться.
Пятый же – тот самый здоровенный Кшиштоф – уже обнаженный по моему примеру по пояс, на ристалище выходить не торопился, но не потому, что колебался. Ему попросту не давали этого сделать.
Целых пять человек, включая Анджея и Михая, стояли перед ним, не давая пройти, а Огоньчик что-то торопливо втолковывал этому бугаю, часто тыча пальцем то в небо, то в мою сторону. До меня доносились лишь обрывки фраз, но и по ним стало ясно, о чем речь:
– Не отказаться, но отложить… Если ты считаешь себя рыцарем… Ты только посмотри…
Разумеется, при указании на небо упоминались и Езус Мария, и Матка Боска Ченстоховска, и еще какие-то святые, но шляхтич, упрямо замотав головой, все-таки вырвался из объятий товарищей и решительно потопал в мою сторону.
– Сразу после него со мной! – вдогон ему отчаянно крикнул Огоньчик. – Подумай, Кшиштоф! И от меня ты пощады не дождешься, клянусь тебе в этом всеми святыми!
Шляхтич его не слушал. Перевалив через веревку, он вырос передо мной и с ненавистью уставился мне в глаза.
– Ну все, князь! – хрипло выдавил он. – Теперь тебе уже никто не поможет. Будешь знать в следующий раз, на кого ноги ставить.
Вот оно в чем дело. Не иначе как Готард его родич, а может, даже родной брат. Получается, и тут потерька чести. Как с ума посходили из-за нее.
– А теперь все! – продолжал он. – Теперь твоя Любава, коя… – и далее сочный польско-русский мат, – в следующий раз заменит повязки покойнику.
– Как ты ее назвал, повтори? – недобро прищурился я.
Зря я так сказал. Он не испугался, а повторил, причем на сей раз выразившись еще громче, а также более красочно и емко, а для верности даже ткнул пальцем в стоящую за веревками девушку, чтобы уж совсем ясно было, о ком идет речь.
Я покосился на бывшую послушницу, которая, закрыв лицо руками, тотчас же побежала к своему возку, и заметил Кшиштофу:
– А теперь, навозная свинья, я буду тебя убивать и, боюсь, никакого пана Вербицкого при этом не услышу. Но вначале ты попросишь прощения у нее.
Он радостно осклабился, посчитав, что вывел меня из себя, и украдкой глянул на мою левую руку. Ну да, я и сам знаю, что там вообще завал. Кровь уже стекала мне в ладонь.
О намерениях Кшиштофа я догадался через минуту. Он не атаковал и лишь стремился всячески отклониться от моих ударов, собираясь любой ценой выждать еще несколько минут, чтобы осталось подпихнуть, и я сам бы послушно лег на траву.
– И твоим тоже не поспеть, – злорадно заметил он на исходе второй минуты, кивая мне за спину.
Я оглянулся.
Так и есть. К Вербицкому стремительно не бежали – летели сразу трое. Впереди всех Дубец, следом сносил не успевших посторониться Чекан, и за ним, как за ледоколом, вприпрыжку семенил Андрей Подлесов.
И я догадывался зачем, вот только дудки – сил у меня еще немерено. Ну убывают, конечно, и быстрее, чем хотелось бы, норовя просочиться вместе с кровью наружу, но…
– Назад! – что есть мочи крикнул я. – Назад, Дубец! Чекан, ты тоже стой где стоишь! – И, заметив нерешительную попытку сотника после остановки вновь двинуться к судье, яростно зарычал: – Не сметь!
Кажется, помогло, но тут – я даже не успел повернуться к этому самому Кшиштофу, совсем забыв про него, – меня настигла оглушительная плюха. Он-то про меня забывать не собирался и дожидаться, пока я разберусь со своими, тоже.
«С пламенным приветом от Тома», – почему-то мелькнуло в голове в последний момент.
Дальнейшее не помню.
Нет, я не потерял сознание, но… лишился его. Говорю же, бывает у меня такое, когда глаза напрочь закрывает мутная пленка ярости, злости и гнева. Эдакий своеобразный коктейль, вызывающий бешенство, при котором соображаловка отключается напрочь, так что озвучу лишь пересказ своих гвардейцев, которые взахлеб наперебой излагали мне дальнейшие события.
Хотя вначале, скорее всего, я и впрямь потерял сознание, поскольку болтался как тряпичная кукла, когда Кшиштоф, радостно скалясь, ухватил меня за пояс штанов и поднял с земли.
Однако мне удалось вовремя очнуться – точнее, очнулись эмоции, соображаловка продолжала отдыхать, – и в тот момент, когда правая рука торжествующего шляхтича уже пошла в замахе назад, мой лоб врезался в его толстые губищи.
Он взвыл, отскочив и схватившись за окровавленный рот, а я в подскоке отвесил ему три звонких оплеухи. Ему вполне хватило, чтобы взбеситься и с ревом устремиться на меня.
