— Заедем в крог? — предложил Гостемил.
— Какой еще крог. Видел бы ты себя теперь. Тебе еще по крайней мере неделю лежать надо, а если ходить, то только по дому и по двору, глупо улыбаясь. Надо бы тебе устроить спальню в первом уровне. Как ты с лестницы спустился?
Хелье вывел сани из детинца и, круто повернув, выскочил в Думный Проулок. Придерживая топтуна, он сделал еще один поворот — который в ночь битвы Гостемил проглядел — и, проехав какими-то закоулками, вскоре вырулил на Улицу Лотильщиков.
— Что ты делал у князя? — спросил он.
— Умозаключения.
— Не понял.
— У князя я делал умозаключения.
— Ага. И до чего ж ты там, у князя, доумозаключался?
— Пора мне из Киева уезжать.
Хелье внимательно на него посмотрел. Сани качнуло.
— Эй, ты, лошадь, не буйствуй! — крикнул Хелье. — Сволочь какая… Уезжать из Киева? Зачем? Тебе мое гостеприимство не всласть?
— Твое меня устраивает. С олеговым семенем у меня разногласия, только и всего.
— Ага.
— А в первый уровень ты хочешь меня переселить, чтобы я криков по ночам не слышал за стенкой?
— Каких криков?… О, листья шуршащие…
Гостемил хмыкнул.
— Отстань, — сказал Хелье. — Она хорошая. Глупая. И милая.
— Кто такая?
— Орвокки.
— Как?
— Зовут ее Орвокки.
— Чудь?
— Да. Она меня вытащила из пекла, когда на пристани загорелось… А загорелось потому, что Орвокки в жестянках дыры делала по моей просьбе.
— А откуда она там взялась, на пристани?
— Караванщик запоздалый товар привез. И знаешь, Гостемил, из всех рабов, которых я слезно упрашивал помочь, только две девки согласились. Остальные разбежались кто куда. Я их не виню. Именно благодаря походу нашего князя чудь оказалась в караване. Одна девка погибла. А Орвокки… В общем, когда она дырявила очередную жестянку, застряла у нее пика, так она обеими своими ноженьками чудскими упиралась, выдергивала пику — тут на нее было и навалились… да… А когда грохнуло, я лежал на спине, думал — всё, кауса финита эст, вдруг чувствую — тащат меня куда-то. Потом еще сражался зачем-то… впрочем… Потом мы тебя отволакивали домой. Я побежал за лекарем, он в подвале прятался на Улице Рыжей Травы, его там скоги обхаживали. Привел, вернулся на пристань. Черных к тому времени уже оттеснили, иду, смотрю — сидит она. Слякотно, холодно, потоп, а она сидит себе, привалилась к поваленному забору. Я подошел — как живешь, спрашиваю, сносно? А Орвокки — из нее слова не вытянешь. Сидит, дрожит всем телом, не от страха, а от холода. Подняться не может. И так мне обидно сделалось, Гостемил, не передать! Кругом ухари машут железом, орут чего-то, а девушка, обеспечившая светлейшему князю проход на пристань, сидит под ливнем, зубами стучит, и никому больше не нужна.
— Познакомишь? — спросил Гостемил, расчувствовавшись.
— Конечно.
— Хелье, друг мой, — сказал Гостемил. — Мне неудобно тебя просить, но, очевидно, это необходимо.
— Валяй. Случилось что-то?
— Да. Я обещал одному человеку… дал обещание. И не могу его сдержать. Поговори с… — Гостемил втянул воздух носом, сжал зубы. — Поговори с князем.
— О чем?
— Я обещал Свистуну, что…
— О! Ты Свистуна схватил и доставил князю, да? Я, когда мне сказали, не знал, верить ли ушам.
— Да, да, помолчи.
— Но ведь…
— Помолчи ты! Слушай. Я обещал ему, что в случае благоприятного исхода битвы, за помощь, оказанную им, он получит свободу.
Хелье завел сани в палисадник, остановил перед крыльцом, и повернулся к Гостемилу.
— И князь отказал, — сказал он.
— Да.
— Понятно, почему.
— Он издает законы, и он…
— Глупости, — сказал Хелье. — Князь просто ревнует. Его можно понять. Тем не менее… Вот только не знаю, нужно ли с ним говорить. По-моему, уговоры не помогут.
— Хелье, я…
— Не бойся, Гостемил. Ты похитил Свистуна прямо из Семидуба. Из узилища в детинце похитить его проще, а двери высаживать и охрану держать на почтительном расстоянии я тоже умею. Может, не так лихо, как ты, не в таком дилетантском упоении, но умею.
Гостемил засмеялся.
— Я не имею права тебя об этом просить, — сказал он. — Просто — поговори с князем.
— Нет смысла.
— Поговори. Прошу тебя.
— Ладно, поговорю.
В сенях их встретила Астрар, радостная, суетящаяся.
— Болярин, болярин, вернулся! Без шапки! Как я рада тебя видеть, болярин!
— Да, а где же телец? Вернувшихся полагается кормить тельцом, — заметил Гостемил. — Шапку я потерял в пути, и посох тоже. Прошу меня не пилить за это! Я ранен и страдаю.
Малую гостиную под руководством Хелье (и под насмешливым взглядом Гостемила) переоборудовали в подобие спальни, затащив туда ложе. Гостемил настаивал, что есть будет в столовой со всеми и просил ему не дерзить и не перечить, иначе он набьет всем морду.
Астрар носила плошки и кувшины из кухни в столовую, суетясь. Ширин, заспанная, со все еще подбитым глазом (синева и желтизна постепенно уходили, но вид у девушки был тот еще), не очень понимая, что это все болтают и шумят, села на скаммель и указала Астрар, что вообще-то для вина нужна другая кружка, а не та же, из которой воду пьют. Астрар, недолюбливающая Ширин, сказала — «Пойди да возьми сама, у меня не двадцать рук», и села во главе стола. Гостемил велел ей переместиться, поскольку во главе стола должен сидеть хозяин. Хозяин же, подумав, сказал, «Я сейчас», и через некоторое время привел за руку слегка упирающуюся Орвокки и усадил рядом с собой. Орвокки тут же потупила глаза, положила руки на колени и ссутулилась. Хелье что-то сказал ей на ухо, она испуганно на него посмотрела, но распрямила спину.
Совершенно белесая, безбровая, с круглыми глазами и большими губами, Орвокки украдкой оглядела каждого присутствующего в отдельности, и тихо сказала:
— Здравствуйте, — вытягивая каждую гласную.
— Здравствуй, здравствуй, — ворчливо откликнулась Астрар.
Ширин пожала широким плечом.
А Гостемил, улыбаясь радушно, сказал:
— Здравствуй, Орвокки.
Она испуганно на него посмотрела.
Хелье похвалил кулинарные способности Астрар, она покраснела и сказала, «Да ладно, чего уж там, хорла…»
Вошли возницы, увидели, что Астрар сидит со всеми за одним столом, и сунулись было присоединиться, но Гостемил посмотрел на них так странно, что они тут же ретировались.
— Ширин, если не хочешь есть, давай плошку сюда, мне больше останется, — заметила Астрар.
— Зови меня Елена, — ответила Ширин суровым голосом.
Астрар скривила губы.
— А скажи, Орвокки, тебе нравится киевский рассвет? — спросил Гостемил.
Она снова испуганно уставилась на него.
— Многие любят смотреть на рассвет с Горки, — продолжал Гостемил. — Но это слишком банально. С пристани тоже банально. А вот если от этого дома дойти до реки и повернуть не к пристани, а на север, и пройти пол-аржи, то есть там такой бугорок, симпатичный. И получаются красивые отсветы, а город по правую руку освещается, если небо чистое, эффектно, с плавными такими тенями на домах, и тени прозрачные.
Орвокки, очевидно не привыкшая к светским разговорам, смотрела завороженно на Гостемила.
— Что ж ты, Хелье, не показал девушке рассвет до сих пор, — пожурил друга Гостемил.
— А так, — Хелье сделал неопределенный жест. — Мне, знаешь ли, все эти красоты…
— Медведь ты шведский. Как был медведь, так и остался. Смоленск твой — та же Швеция.
— Он не медведь, — Орвокки неожиданно вступилась за Хелье, и густо покраснела.
— Это я в переносном смысле, — объяснил Гостемил.
В дверь постучали. Астрар пошла было открывать, но Хелье ее остановил.
— Сиди, сиди.
Астрар не возражала. Было очень вкусно.
Хелье распахнул входную дверь и даже отступил на шаг, так удивился.
— Жискар! Вот уж кого не… Здравствуй. Заходи.
— С твоего позволения, хозяин.
— Какое еще позволение! Заходи, шапку и сленгкаппу кидай на ховлебенк, мы тут хвестуем неурочно, присоединяйся.
Жискар прошел вслед за Хелье в столовую.
— Вот, кто не знает, — сказал Хелье, — знакомьтесь. Это Жискар, а это — Елена, дочь Гостемила, и Орвокки, и Астрар.
Жискар поклонился.
— Здравствуйте. Гостемил, я не по поручению князя.
— Рад это слышать.
— И даже, — сказал Жискар, садясь, — не для того, чтобы предупредить тебя о немилости…
— Какой еще немилости? — подозрительно спросил Хелье. — Гостемил! Что ты сказал князю?
— Подожди, Хелье. Ага, у вас тут и вино есть! — Жискар сам налил себе из кувшина, пригубил, сказал, — Превосходно! — и пригубил еще. — Я, собственно, пришел, чтобы попросить прощения за свою незавидную роль в этом деле. За поведение Ляшко. И за поведение князя. Пришел по собственному почину.
