Правда, и дедушка Адраст еще не очень старый и не очень седой. У него только виски белые. Но он уж точно – дедушка.
А гидру я все равно посмотрю!
* * *
Коц-коц-коц. Ток-ток-ток. Коц-коц-коц...
Это не я, это колесница так стучит.
А когда камень под колесо попадет, то «бух-бух»
Колесницей править трудно. Даже если дорога ровная. А уж если под уклон... Правда, когда под уклон, папа сам вожжи берет.
– Спину ровнее, сынок. Ровнее! Не сжимайся – расслабься. И на дорогу смотри, на дорогу!
На дорогу смотреть трудно. И спину держать трудно. Вожжи тянут вперед, дергают, словно кони наши решили меня вниз скинуть...
(Коц-коц-коц. Ток-ток-ток. Коц-коц-коц... Бух!)
– А теперь – чуть дерни. Вверх-вниз! Вот так! Видишь, сразу быстрее пошли!
Куда уж быстрее? Мы и так стрелой мчимся, словно нас из лука дяди Эгиалея выпустили. Посмотреть бы, где повозки, наверное, еще за Ликон-гору не повернули...
Нельзя! Вперед смотреть надо! А в глазах уже все мелькает, мелькает...
(Коц-коц-коц. Ток-ток-ток. Коц-коц-коц...)
– Ну, хватит! Меняемся. Ну что, сынок, тяжело?
Я только вздыхаю. Как это папа может целый день ехать? Да так, что кони устают, а он – нет?
– Папа, а это боевая колесница?
Папа смеется, треплет меня за волосы (а вожжи – в одной руке!).
– Нет, конечно. Обычная. Боевая – она тяжелая. Да и толку с нее мало.
– То есть, как это? – поражаюсь я. – Воевать на колесницах надо!
Это я с детства знаю. Война – это когда царь (или лавагет, или, например, мой папа) садится на колесницу и едет искать врага. Враг тоже на колеснице, а вокруг – слуги с копьями. Они меж собой дерутся, а те, кто на колесницах – между собой. На то и война.
– Колесницы – это древность, Диомед! Так еще до потопа сражались. Мы в Ахайе, честно говоря, и воевать-то толком не умеем. Да и что за войны? Там двух коров угнали, там амбар сожгли... Любой сотник из Баб-Или[16] или Кеми разнесет всех наших героев – даже если мы объединимся...
Странно, кажется папино хорошее настроение куда-то делось. Из-за чего? Из-за какого сотника из Баб-Или?
...А я знаю, где этот Баб-Или! Мне дядя Эвмел на щите медном показал. Там все дяди бороды колечками завивают. И Кеми показал – а я запомнил. С первого раза! У них там все боги – со звериными головами, страшные!
(Бух-бух-бух! Сразу три камня попались!)
– Ты думаешь, сынок, чем воевать надо? Копьем? Мечом?
– Или палицей, – подхватываю я, вспомнив дядю Капанея. – А еще – секирой, лабрисом...
(Лабрис – это топор такой, с двумя лезвиями. Критский. Я его тоже у дяди Эвмела видел. Даже в руках держал.)
– ...и еще луком, как дядя Эгиалей!
– Эх, ты! – папина рука вновь ерошит мои волосы. – Головой воевать надо. Головой! Эх, если бы Адраст это понимал!..
Дедушка Адраст? А при чем здесь...
(Коц-коц-коц. Ток-ток-ток. Бух-бух-бух-бух!)
– Ну и дорога! Я бы здешнему басилею уши отрезал! Может, сынок, в повозку пересядешь?
Я соплю в ответ. Я что – маленький? То есть, маленький, конечно. И в повозке не так трясет...
– Нет, папа, я с тобой до самой Лерны доеду.
(Бух! Бух! Ай!)
– Ну давай! А, может, еще ходу прибавим?
Хорошо, что папа шутит! А интересно, почему это он о войне заговорил? Папа не любит о войне разговаривать!
* * *
– Славную петь начинаю Сантиду-Афину,
С хитро искусным умом, светлоокую, с сердцем немягким,
Деву достойную, градов защитницу, полную мощи,
Тритогенею. Родил ее сам многомудрый Кронион...
Жрец думает, что его слушают. А его никто не слушает. Даже разговаривают. И папа разговаривает, и дядя Гиппомедонт, и дядя Капаней, и дядя Полиник...
...Он тоже к дяде Гиппомедонту приехал. И Ферсандра привез. И не только он – дядя Мекистий тоже здесь. И Эвриал, его сын, тоже приехал.
Дядя Мекистий очень похож на дядю Эгиалея. Такой же длинноногий. А Эвриал – коричневый. Это он в маму. Его мама – коричневая. Ее из-за моря привезли.
Правда, папа говорит, что не «коричневая», а «смуглая». А по-моему, все равно – коричневая.
– Микены? С Эврисфеем лучше не разговаривать...
– Атрей, лис старый, не захочет...
– Через Кофрея. Он там фсем крутит, таром что глашатай!..
– ...Из головы он священной родил ее, в полных доспехах,
Золотом ярко сверкавших. При виде ее изумленье
Всех охватило бессмертных...
Интересно, Сантида не обидится? Наверное, нет, ведь жертву ей принесли, и еще какую! Быка, телку, трех баранов. И вина – пифос целый. До сих пор запах стоит.
...Дядя Мекистий тоже брат дедушки (не двоюродный – родной). И тоже не старый. А его сыну всего шесть лет. Как и мне. Только я не коричневый.
– Я поеду, Полиник. Не удастся через Копрея, попытаюсь через Фиеста.
– Ты, Ойнид, острожнее. Фиест такая сволочь!
– Зато продажная!
– Тише, о богоравные басилеи!
– Сам ты богоравный басилей!
– ...Пред Зевсом эгидодержавным
Прыгнула наземь она из главы его вечной,
Острым копьем потрясая. Под тяжким прыжком Светлоокой
Заколебался великий Олимп, застонали ужасно...
А храм здесь тесный. Правда, и народу полно. Папа, дяди, их тети... Все приехали. Только мамы нет!
...Да еще мы – Капанид, Ферсандр, Эвриал, Полидор. Ну, и я, конечно.
И еще жрецы. И слуги. И еще кто-то...
И все равно храм тесный! И стены давно не красили. И в потолке – дырка. И как только Сантида не обижается? Я бы обиделся!
– Партенопей согласен. Остается Амфиарай. Без него Адраст не решится.
– Трус этот Вещий!
– Тише-тише, Капаней! Он не трус, он просто ждет, пока Адраст к Гадесу...
– Эй, не поминайте! С Амфиараем, ребята, мы вот что сделаем...
– ...Окрест лежащие земли, широкое дрогнуло море
И закипело волнами багровыми; хлынули воды
На берега. Задержал Гиперионов сын лучезарный
Надолго быстрых коней...
Жаль нам, маленьким, разговаривать нельзя! Ничего, с Полидором мы уже договорились. Пир начнется, по первой выпьют, флейтисток позовут, нас выгонят...
И Полидор нам гидру покажет!
Полидор очень толстый – как и дядя Гиппомедонт. Зато у него есть серебряный обруч. Он его в волосах носит. Такой обруч есть и у дедушки Адраста. Но не серебряный – золотой.
Потому что дедушка – ванакт!
– Тумаешь, она согласится?
– Эрифила? Да она за твое, Полиник, ожерелье сама ножки разведет. Каждому по очереди...
– Тише! Дети тут! Эрифила-то согласится, но нам же не ножки нужны. Ножки ее, хе-хе, как у сороконожки...
– Мекистий!
– Да ну вас, завели! Ладно, так и сделаем. Как говорит в Аиде мой прадедушка Тантал: «Попытка – не пытка».
– Эй, богоравные, давайте-ка споем! Зря что ли жертву приносили? Сейчас, когда он про «радуйся» начнет.
