- Что сказать, хгосподин хгенерал, жизнь у той девочки была далеко не цукер зис, а напротив - сплошные цоресы. – Гурович говорил с малоросским акцентом, смягчая "г". - А на ваш вопрос, ваше превосходительство, мохгу ответить, что еврейская девушка до замужества должна жить с родителями. Как утверждал Рамбам, 'Честь царской дочери – в дому'. И если она из дому сбежала, то уж, конечно, не от хорошей жизни.
Гурович снял пенсне и положил на стол папку.
– Знаю я её историю. Мамэ умерла когда ей было двенадцать лет. Старый Меер почти сразу женился. Кстати, Ваше превосходительство, позволю себе заметить, что имя её татэ вовсе не Мирон, и если Вам захочется выказать уважение, то по отчеству её следует называть 'Мееровна' или, на крайний случай, 'Мировна'.
Генерал внимательно слушал, кивая головой. Любые мелочи могли быть использованы во время допроса для того, чтобы вызвать на откровенность, а то и завербовать революционерку.
- И правильно сделал! – продолжал Гурович. – Ибо Талмуд усматривает в безбрачии противоестественное состояние; хгрешит не тот, кто женат, а неженатый, ибо он проводит все дни свои в хгреховных мыслях, живет без радости, без блахгословения, без блахга и не является мужчиной в полном смысле слова…
- Господин Гурович! – прервал генерал, который по опыту знал, что собеседник может цитировать Талмуд часами, - будьте любезны, ближе к делу.
Гуревич укоризненно посмотрел на генерала круглыми карими глазами.
- Так на чём я остановился?
- Господин Гельфман женился второй раз.
- Да! И правильно сделал, что женился. Но вот жену он выбрал неправильно, поскольку штифмаме невзлюбила маленькую ХГесю. Заставляла делать всю чёрную работу по дому, а как только ей исполнилось пятнадцать, решила выдать замуж. Что там был за жених мне неизвестно, но только девочка сбежала.
Гурович снова надел пенсне и взял со стола и открыл папку.
- Осмелюсь доложить, Ваше превосходительство, что Литовский замок – это не курорт, не Баден-Баден, и даже не Ливадия. Мохгу представить, что пришлось вытерпеть бедной девочке.
Он снял пенсне и снова положил папку на стол, сделав горестное выражение лица.
- Позволю себе напомнить, любезный господин Гурович, что эта "девочка", как явствует из материалов дела, занималась антиправительственной пропагандой, в чём и была изобличена, - ледяным тоном сказал генерал.
Еврей несколько смутился, и снова одел пенсне, как бы защищаясь от холодного взгляда генерала.
- Осмелюсь предложить Вашему превосходительству при допросе этой дамы проявлять исключительно доброту и может даже ласку. Тохгда с ней можно поладить.
- Прежде, чем допросить её ещё нужно найти. Можете вы подсказать, где найти эту "девочку"? Смею надеяться не на водах в Бадене.
- Нет, далеко не на водах и не в Бадене. И я могу сказать, где её найти, – Гурович замолчал с оскорблённым видом.
Генерал Комаров также молчал, выжидательно глядя на консультанта.
Поняв, что дальше терпение начальства лучше не испытывать, Гурович пояснил:
- Да у нас же, в камере, во флигеле. Доставили минут двадцать назад. Мня вызвали, чтобы я на неё посмотрел, так как по инструкции мне положено знакомится со всеми доставляемыми, у которых семитская внешность.
- Благодарю вас, господин Гурович, – генерал, лицо которого мгновенно прояснилось, кивнул головой, показывая, что разговор закончен.
После ухода еврея он ещё несколько минут сидел, обдумывая дальнейшие действия, затем вызвал ротмистра Сазонова, который взглянув на фотографию в личном деле сразу отрапортовал:
- Это особа, Ваше превосходительство, была доставлена недавно и помещена в камеру номер четыре. Задержана во время облавы в еврейском квартале возле Сенного рынка с документами на имя Елисаветы Алексеевны Николаевой. Вызвала подозрение семитской внешностью. При личном обыске найден экземпляр "Рабочей газеты" и "Программы рабочих" партии "Народная воля".
Ротмистр говорил бодро, широкое лицо и обширная лысина лоснились от удовлетворения. Судя по личному делу, была задержана опасная революционерка, а это был успех.
Генерал слушал ротмистра и думал, что фортуна повернулась к нему лицом. Сначала удалось получить от Гольденберга ценнейшие сведения о Кибальчиче и его связи с Гельфман, а затем эта птичка сама прилетела в руки.
- Поздравляю, Алексей Павлович! Нам удалось задержать опаснейшую террористку, которая числится по списку А1, - сказал Комаров сдержанно-поощрительным тоном. – Нужно допросить её как можно быстрее, пока не опомнилась. Вызывайте её в подвальную и приступайте, – генерал передал ротмистру папку с делом Гельфман. - Изображайте из себя зверя. Кричите, угрожайте. Требуйте, чтобы назвала сообщников.
- Слушаюсь, Ваше превосходительство! Физическое воздействие применять?
- Да. Но только первой степени! Аккуратно. Я подойду позже.
Ротмистр понял, что ему нужно сыграть роль злого жандарма, а сам генерал выступит в роли доброго жандарма, который спасет арестованную от издевательств, и таким образом завоюет её доверие. Этот приём для получения сведений от арестованных революционеров был не так давно разработан и успешно применён самим генералом Комаровым. Сазонов не был в обиде, так как разыгрывать доброго жандарма было намного сложнее, и мало кто мог с этой ролью справиться. Генерал любил повторять, что хороший жандарм должен быть хорошим актёром.
- Разрешите идти?
- Приступайте, приступайте, ротмистр.
Оставшись один, генерал подошел к стоящему возле боковой стены шкафу и, с усилием нажав на торец, сдвинул его в сторону. Он открыл ключом оказавшуюся в стене дверь, толкнул её и вошел в комнату. Затем вновь задвинул шкаф, нажимая на специальные углубления возле торца. Конечно, ближайшие сотрудники знали о секретной комнате, прилегающей к кабинету начальника управления. Однако, вряд ли о ней могли знать революционеры. В случае народных волнений, восстания, революции и захвата здания жандармерии он мог скрыться, тем более, что в комнате была вторая дверь, выходящую на лестницу, по которой можно было подняться наверх на чердак или спустится вниз во двор. Последний год, после взрыва в Зимнем Дворце, правящие круги жили как на вулкане, в ожидании революционных волнений. Некоторые продавали особняки и уезжали из за границу.
Пока же генерал использовал комнату для отдыха и переодевания. Часто приходилось задерживаться на службе допоздна, поэтому в комнате был диван, стол, стулья. Для допросов иногда необходимо было переодеваться в штатское, поэтому в комнате стоял плательный шкаф с одеждой. Этим как раз и занялся генерал, переодевшись в сюртук неброского серого цвета. Голубой жандармский мундир с генеральскими погонами и серебряными аксельбантами мог вызвать у арестованной инстинктивное неприятие. Контраст между злым и добрым жандармом должен был быть и в одежде. Злой – в ненавистном мундире, добрый – в обычном статском сюртуке. Для усиления эффекта Комаров достал из внутреннего кармана сюртука заранее приготовленный футляр и надел очки. На зрение он не жаловался, очки были с простыми стёклами. Очки, как считал генерал, придавали безобидный вид и внушали доверие. Именно очки, а не вошедшие в моду пенсне, которые стали носить даже великие князья. Пенсне придавало не подходящий для допросов высокомерно-аристократический вид.
