— Пойдем-ка отсюда. Время позднее, и хозяин устал…
— Но как же! — всплеснул руками мэтр. — Вы ведь ничего и не купили…
— Мы бедные слуги Храма, — плаксиво взвыл Жак, — отказавшиеся от денег и имущества во имя служения Господу. Увы, увы …
Когда молодые люди вернулись в Тампль, цитадель храмовников гудела, как растревоженный пчелиный улей. Незадолго да вечерней службы прискакал гонец. Кортеж великого магистра приближался к Парижу, и должен был достичь Тампля через два дня — в пятницу, семнадцатого декабря года тысяча триста шестого от Рождества Христова.
Утро пятницы выдалось ясным, солнечным и морозным. Снег, покрывший землю, крыши и ветки деревьев, искрился, дыхание вырывалось паром. Приор и свита в парадных одеяниях выстроились на ступенях башни Тампль в ожидании торжественного въезда магистра.
Томас стоял с другими оруженосцами в задних рядах. Нелепо было ожидать, что дядя позовет его встать рядом с собой, и все же юноша временами кидал завистливые взгляды на группу гордых рыцарей в кольчужных доспехах, в праздничных белых плащах и при мечах. Там был и надменный Гильом де Букль, и Жерар де Шатонефе, господин Робера, и кузен Шарля, Гуго де Шалон, племянник визитатора Франции, и множество других. Среди белых плащей темным пятном выделялись одежды сержанта Гуго де Безансона. И доспех его был скромнее рыцарского — короткая кольчуга обергон без рукавов. А все же молочный брат Жака стоял там, рядом с приором Франции, и глаза Жака сияли от гордости.
Сам Томас, после начального воодушевления, испытывал не гордость, а нетерпение. Во-первых, ему надоело неподвижно торчать на морозе. Король Роберт не требовал от подданных таких церемоний, и запросто подходил к солдатам у походных костров, подсаживался и заводил разговор. Здесь не то. Во-вторых, Томас лелеял в глубине души надежду, что великий магистр окажется сговорчивей приора. Быть может, удастся найти случай встретиться с ним и рассказать о послании сюзерена. Юноша вытягивал шею, изо всех сил всматриваясь в расчищенную мощеную дорожку, что проходила между церковью и дворцом приора. От снежного блеска уже рябило в глазах.
Наконец воздух прорезал чистый звук трубы. Над воротами взвилась снежная пыль, послышался конский топот, и из-за двубашенного здания показалась кавалькада всадников.
Впереди скакали пять рыцарей в белых плащах с красными орденскими крестами: двое в первом ряду, двое во втором и один в третьем. А за ними ехал высокий старик на породистом арабском жеребце. В длинной бороде старика седины было куда больше, чем черных волос, но держался он прямо и гордо. На сухом загорелом лице выделялся орлиный нос, глаза смотрели из-под густых бровей. Плечи всадника покрывал короткий, отделанный беличьим мехом белый плащ с красным крестом, под ним виднелся белый сюрко[17], и чепрак[18] на коне тоже был белее снега. На голове шапо, обшитое светлым шелком. На поясе тамплиера висел меч, а следом оруженосец вез копье и щит «боссеан», белый с черной полосой поверху — знак славы и гордости рыцарей Храма.
«Великий магистр Жак де Моле», — прошипел Жак на ухо Томасу, но тот уже понял и сам.
По левую руку от магистра ехал брат-знаменный с развернутым знаменем: в правой верхней и левой нижней четвертях фамильные цвета де Моле, в левой верхней и правой нижней красные кресты рыцарей Храма. Следом братья-сержанты вели в поводу запасных коней. С магистром ехал и брат-гонфалоньер, командовавший оруженосцами ордена. А далее следовали советники, капеллан верхом на муле, рыцари, везущие походную орденскую казну, визитаторы командорств[19] Франции, общим числом четырнадцать, со свитой, сержантами и слугами-сервантами[20]. Вся кавалькада насчитывала до двухсот человек. Двор Тампля, до этого казавшийся просторным, вдруг сделался мал и тесен. Всюду мелькали красные кресты, белые, черные и коричневые плащи, блестели шпоры, фыркали кони.
Однако взгляды всех рыцарей и оруженосцев, выстроившихся на лестнице, устремились к одной-единственной фигуре. К тому, кто скакал по правую руку от магистра — там, где обычно в процессии оставалось пустое место.
Там на сером арабском жеребце ехал человек в черном плаще, в черном же, закрученном вокруг головы тюрбане, полностью покрывавшем волосы. На руках его были черные перчатки из тонкой кожи, на поясе — сарацинская сабля. Но не это приковало к нему взоры обитателей Тампля. Лицо человека скрывала маска. Черная, с прорезями для глаз, она глянцевито блестела на ярком солнечном свету.
Томас услышал, как Жак у его плеча резко втянул воздух.
— Прокаженный, — испуганно шепнул доходяга-Шарль.
— Сам ты прокаженный, — хмыкнул Робер. — Кто же допустит больного в свиту верховного магистра? Это, должно быть, сарацинский писец[21]. Они любят рядиться под сарацин.
— Но маска…
— Больному не позволят…
— А Балдуин Прокаженный умер от лепры, стало быть…
— Стало быть, ты дурак!
— Тихо! — яростно прошипел старший сержант.
Юноши замолчали, и вовремя — приор Франции Жерар де Вилье простер руки и шагнул с лестницы навстречу верховному магистру. Тот легко спрыгнул с коня и приветствовал брата объятием. Свита расступилась, когда двое великих тамплиеров начали подниматься по ступенькам к распахнутой двери башни.
Рыцари приора и сопровождающие де Моле уже готовы были смешаться: многие из них были давно знакомы и сражались плечом к плечу в Акре, Атлите и позже, на острове Руад. Однако произошла заминка. Те, кто начал спускаться во двор, замерли, а спешившиеся всадники возмущенно зароптали.
Вытянув шею и встав на цыпочки, Томас увидел, что вход на лестницу преграждает широкоплечая фигура Гуго де Безансона. Перед ним стоял человек в черной маске. Не обращая внимания на гневные возгласы старших рыцарей из свиты де Моле, сержант поднял руку, призывая к молчанию. Ряды воинов Тампля за его спиной сомкнулись, перекрывая дорогу в башню.
— Брат, не знаю твоего имени… — обратился де Безансон к человеку в маске.
— Ты можешь называть меня «брат Варфоломей», — откликнулся тот. — Я — сарацинский писец верховного магистра. Почему ты не даешь мне пройти?
При звуках его голоса Томас вздрогнул. Да, пожалуй, и не один Томас. Голос этот, глухой и надтреснутый, был неприятен, как скрежет ножа по металлу.
«Варфоломей, как же, — прошипел Жак на ухо Томасу, — Варфоломей из всех апостолов был самый добрый и немудрящий. А этот, не иначе, Иуда».
Молодой шотландец только отмахнулся. Он во все глаза смотрел на то, что происходило внизу.
Гуго де Безансон чуть склонил голову, однако и не подумал посторониться.
— Брат Варфоломей, тебе известно, что превыше других благ орден ценит чистоту — как душевную, так и телесную. Что скрывает твоя маска? Если тебя коснулась болезнь, ты не должен вносить заразу в нашу обитель.
Брат Варфоломей выслушал речь де Безансона молча, а затем из-под маски донесся сухой смешок.
— Впервые вижу, чтобы сержант преграждал дорогу рыцарю — и это во время мира, а не в бою.
— Я действую с ведома приора Франции и командора Тампля, благородного рыцаря Жерара де Вилье, — спокойно ответил сержант.
— Что же твой господин сам не обратился ко мне?
На сей раз зароптали рыцари из свиты приора. Тон чужака был оскорбительным, а парижские тамплиеры не собирались терпеть оскорблений в собственном доме.
— Об этом ты сможешь спросить у моего господина, — все так же бесстрастно ответил Гуго де Безансон, — когда снимешь маску и докажешь, что на тебе нет нечистоты.
Чужак покачал головой, обернутой черной тканью.
— Я дал обет не снимать маску, брат, пока Иерусалим не будет освобожден от неверных. Увы, я не могу исполнить твою просьбу.
Жак у плеча Томаса тихонько хихикнул.
— Если он и вправду дал такой обет, мог бы сразу приколотить маску гвоздями.
Похоже, кое-кто из здешних храмовников думал так же — с верхних ступеней лестницы донеслись смешки. Гуго де Безансон, однако, остался невозмутим.
— Хорошо, брат, я понимаю и принимаю твой обет. Ты поклялся не обнажать лица — но что насчет рук? Или ты также обещал не снимать перчаток до той поры, пока король Иерусалимский не воссядет на трон?
Человек смотрел на сержанта сквозь прорези маски, чуть склонив к плечу голову.
— Нет, — сказал он, наконец, — такого обещания я не давал.
С этими словами брат Варфоломей медленно стянул перчатки.
Жак запыхтел от любопытства и попытался вскарабкаться на плечи более рослому Томасу. Тот тоже поднялся на цыпочки, чтобы разглядеть получше. Казалось, вся свита приора качнулась вперед, пытаясь рассмотреть то, что скрывали перчатки из черной кожи.
