– Занятие окончено? – поднимаюсь со стула, как говорится, не солоно хлебавши.
– У тебя еще и с нервами проблема, – он смотрит на меня как на безнадежно больного. – Как жив до сих пор-то, Калуга?
– Я свободен? – его издевки мне просто надоели.
– Сядь, – тембр его голоса меняется, словно рядом грохнул грозовой раскат, и я прилипаю задом к стулу.
От неожиданности отнимается язык, и я только таращусь на него изумленно.
– Первое, Калуга, – ты должен несколько раз очень медленно, секунда за секундой прокрутить перед глазами нашу встречу, – проговаривает он каждую букву. – Ты ведешь себя как жертва. И пока ты себя так ведешь – ты будешь жертвой. Если я сказал тебе, что в схватке длиннее десяти секунд у тебя нет шансов, ты должен сделать так, чтобы схватка закончилась быстрее. Если сказал тебе, что физически ты никуда не годен, ты должен использовать только одно оружие – разум. Ты должен обмануть противника и нанести единственный удар. Вот теперь занятие закончено.
Он смотрит на меня твердым, как сталь, взглядом и неожиданно подмигивает:
– Может, все же поешь что-нибудь?
Звонок полковника останавливает меня перед дверью квартиры, когда я уже вставил ключ в замок.
– Приезжай. Срочно, – говорит он и вешает трубку.
Когда через сорок минут я вхожу в главное здание Комитета государственной безопасности, Каинов сидит в своем кресле, сосредоточенно курит. Несмотря на открытое окно, в кабинете висит плотный туман сигаретного дыма.
– Присаживайся, – кивает мне полковник.
Опускаюсь на стул. Он молчит, перебирает на столе листы бумаги. Затем собирает все в тонкую стопку, взвешивает в ладони, смотрит на меня:
– Проект закрыт.
И рвет бумаги накрест.
– Проект закрыт, – повторяет Каинов, трет ладонью лоб. – С завтрашнего дня можешь возвращаться к своим обязанностям.
Вот так новость! Напряжение опасности, холодящее затылок последние дни, пульсирует в висках, тает. И в то же самое время странное беспокойство нарастает тревожно в груди.
– Ну, что молчишь? – полковник смотрит на меня через стол.
– Насколько… закрыт?
– Совсем. Агента Калуги больше нет. Программа подготовки отменена. Можешь отдыхать, – он энергично трет виски пальцами.
– Нашли ракетные комплексы? – улыбаюсь с надеждой.
– Нет, – мотает он головой.
Не спрашивая разрешения хозяина кабинета, ощупью вынимаю из пачки сигарету, щелкаю зажигалкой, тяну в легкие едкий дымок, хоть и накурился сегодня прилично, до ломоты в висках:
– Тогда почему закрыли проект?
Полковник смотрит на меня раздраженным взглядом.
– Да, я – упрямый, – отвечаю, отвожу глаза. – Почему проект закрыт?
Каинов поднимается, закрывает обыденным движением окно и садится напротив:
– Сегодня получена информация о гибели одного из наших агентов, участвующих в операции по поиску ракетных комплексов ВСС-18, – говорит он вполголоса. – Это третий наш сотрудник за последние два месяца, связанный с «Honey Mill». Руководство предполагает утечку внутренней информации. И, учитывая степень твоей подготовленности, принято решение отменить твой выезд и закрыть проект.
Меня душит возмущение. Ракеты по-прежнему неизвестно где, в любую секунду может быть нанесен удар по Башне Вождя! Нужно использовать любую возможность спасти его!
– И что теперь? – интересуюсь язвительно.
– Ничего, – выдыхает дым полковник. – Ехать домой и ложиться спать.
– Как – спать? Как можно спать? И считать химические ракеты игрушками?
– Или поехать и сдохнуть на второй день под пытками? – вскрикивает он резко.
Замолкаю, гляжу в пепельницу, где полковник аккуратно сбивает пепел с алого кончика сигареты.
– А как же… товарищ Сталин? – выговариваю упрямо. – Как же Он?
– У погибшего нет пальцев и глаз, – говорит Каинов. – Экспертиза утверждает, что пальцы ему откручивали по одной фаланге.
Молчу.
– Он восемь лет работал нелегалом, – продолжает полковник. – И проколоться просто не мог. Если уж его… То тебя, Леш, отработают в пять минут.
Мне хочется возразить, но слов уже не найти.
– Езжай домой, Леша. Отдохни. Как следует отдохни. Нужно отдохнуть, – он трет глаза пальцами, зевает. – А завтра – на работу…
– Завтра выходной, – поднимаюсь.
– Выходной? – механически повторяет он.
– Ага. Перенесли воскресенье. Праздники.
– Гм… Ну – отдыхай… Мы что-нибудь придумаем. Мы обязательно что-нибудь придумаем. И мы спасем товарища Сталина.
Перед сном, чтобы ни о чем не помнить, я напиваюсь «Жигулевского» и, ухмыляясь себе, падаю в постель.
Снится мне праздничный салют. Над столицей рассыпаются под восторженные вопли собравшегося на площади народа огненные всполохи. Я стою в толпе и вместе со всеми кричу под каждый всплеск россыпи разноцветных огней в небе: «Ура-а-а-а! Спра-а-а-аздник-о-ом! Ура-а-а-а!» Мне хорошо, кажется, я пьян, но скорее всеобщей радостью, чем водкой.
Неподалеку стоит девушка и смотрит восторженно в небо. В распахнутых глазах всплески созвездий разлетаются искорками. Ее мягкие губы улыбаются счастливо навстречу осыпающимся с неба блесткам. Тонкая льняная прядь послушно ветру взлетает на мгновение, и девушка прячет ее за ушко знакомым движением тонких пальчиков.
Я уже не гляжу в небо. Мне достаточно видеть падающие звезды в ее глазах и я пробираюсь сквозь толпу ближе, толкаюсь, кручусь, протискиваюсь между людьми. И вот она рядом. Ее красота обжигает огнем. Невозможно видеть что-то еще, когда она рядом. Я пью глазами совершенство и не могу остановиться. И хотя она все же не замечает меня, я стою совсем рядом и даже касаюсь своим локтем, как бы невзначай, ее руки, и это касание бьет меня оглушающе, словно током, реальностью горячей кожи.
Я пьян от счастья. Я нашел ее. Все же нашел. Несмотря ни на что. И до боли в груди вдруг понимаю, что сейчас закончится праздничный салют, и я вновь потеряю ее. Она опустит голову и растворится в толпе, если я не смогу ее задержать. Хотя бы на секунду. На мгновение. Хотя бы одним словом, которое заставит ее улыбнуться счастливо, как она улыбается небесным ярким всполохам. И я лихорадочно ищу это слово, то самое, единственное, что я скажу ей через мгновение, чтобы она осталась в моей жизни.
Новый грохот салюта качает небо и сверху обрушивается вдруг теплым ливнем. Восторженно ревет толпа выдумке пиротехников. Капли падают на лицо девушки, и я немею от восторга, увидев тонкие радуги в ее влажных ресницах.
Ливень растекается по ее щекам, оставляя странные розовые дорожки. Пока я смотрю долгое мгновение, не понимая, что это, бархатная кожа девушки наливается внезапно тяжестью, и там, где ее поцеловал теплый дождь, вспухают налитые огнем волдыри. И в воздухе над площадью растекается едва ощутимый мягкий аромат белых яблоневых садов.
Башня Сталина, освещенная прожекторами, вдруг кренится, рассыпается статуя Вождя, сначала отваливается поднятая рука, затем голова тяжелым шаром срывается вниз и врезается в толпу.
Кричу, разрывая горло. Мой крик подхватывает, кричит праздничная толпа, качается, как море, и девушка вдруг отдаляется от меня. До нее шаг. Уже два. Между нами плечи, руки, головы. Бросаюсь к ней, чтобы прикрыть, защитить, унести, расталкиваю людей, не обращая внимания на ответные тычки. И когда я уже почти дотянулся до плеча девушки, жесткое удушье перехватывает горло…
Просыпаюсь рывком, хриплю, стягиваю с горла петлю мокрой простыни.
Отдышавшись, сажусь на диване. Ветер качает ночным дыханием занавеси балкона. Пищит обиженно клаксоном где-то во дворах одинокий автомобиль.
Бреду по улицам среди праздных прохожих. В лужах брызжет яркое вечернее солнце. «Веселится и ликует весь народ». Завтра День Победы. Сегодня – законный выходной. День теплый, почти летний, и москвичи на радостях разъехались на дачи помахать тяпками и поесть на природе шашлычков. В городе остались только лентяи, вроде меня, и непутевая молодежь, заполонившая спортплощадки.
Опускаю руку в карман за очередной сигаретой, и вместо пачки в ладонь попадает пластик трубки мобильника. Машинально поднимаю телефон к глазам. Смотрю долгое мгновение на простенький черно-белый дисплей.
И решение приходит само.
Толчок пальца в кнопку. Надпись на дисплее: «Последний набранный номер». Еще толчок. Длинный гудок. Еще один.
– Слушаю, – бодрый ответ.
– Николай Константинович, – голос внезапно садится и приходится толкать слова, словно чугунные шары. – Мне необходимо срочно с вами встретиться.
– Гм. Насколько срочно?
– Насколько это возможно.
В трубке молчание и едва слышное дребезжание мелодии.
– Ты где находишься? – спрашивает он наконец.
– На проспекте Калинина, ближе к Садовому.
– Выходи на Садовое минут через пятнадцать.
– Понял. Буду.
Выхожу из кривых переулочков на оживленное Садовое кольцо, останавливаюсь на обочине, курю. Начинает накрапывать мелкий дождик, и когда он внезапно превращается в ливень, я перебегаю под стеклянный козырек автобусной остановки. Автомобилей на дороге не так много, и Каинов, издалека заметив меня, подъезжает на скромном вишневом «Москвиче».
