Бланка решительно покачала головой.
— Нет, Альфонсо, об этом и речи быть не может. Я больно обожглась на своем замужестве и сейчас даже думать не хочу о каком бы то ни было браке. Кузен Педро, конечно, не подлец и не интриган, он вообще никто и ничто, он и мухи обидеть неспособен, он просто малое дитя, однако… Нет, нет и нет! И слышать не хочу и думать не желаю.
— А я не настаиваю, сестренка. Ты можешь выйти замуж когда угодно и за кого угодно. Я согласен даже на мезальянс, лишь бы твой избранник был дворянин и католик. Для меня твое счастье превыше всего. Кроме того, что я люблю тебя, я считаю аморальным дважды приносить тебя в жертву политическим амбициям. Ведь и в политике должны существовать хоть какие-то нравственные нормы, иначе весь наш мир провалится в тартарары. Если тот парень, господин де Монтини, по твоему мнению, достойный человек, бери его в мужья и будь с ним счастлива — а я приму его как брата. Главное, чтобы ты вернулась ко мне, в Толедо.
Бланка молча поднялась с кресла и отошла к окну.
— Нет, Альфонсо, — произнесла она, глядя в чистое безоблачное небо. Я не хочу возвращаться назад, потому что не могу воротиться, потому что детство мое ушло безвозвратно, и его уже ничем не вернешь. Я уже взрослая, мне скоро семнадцать, и я должна идти вперед, смотреть в будущее, а не цепляться за прошлое. Отец сделал меня графиней Нарбоннской, по галльским законам я совершеннолетняя, я один из пэров Галлии, и мое место в этой стране, которая, надеюсь, станет моей второй родиной. Прости, брат, что я не оправдала твоих надежд.
Король пристально поглядел на Филиппа.
— Так вот оно что! Мне всегда казалось, что вы влюблены друг в друга, но я говорил себе: если кажется, креститься надо. А выходит, я не ошибался.
— Неужели это было так заметно? — в недоумении спросил Филипп.
— Это было ОЧЕНЬ заметно, кузен. Вы всегда смотрели на Бланку как-то особенно, иначе, чем на остальных женщин. Раньше я все не мог понять, что же в вашем взгляде такого необыкновенного, но теперь я знаю, теперь я вижу, что это обожание.
Альфонсо встал, подошел к Бланке и обнял ее за плечи.
— Желаю тебе счастья, сестренка, от всей души желаю. Но запомни, что я тебе скажу. Что бы там ни случилось, как бы ни повернулась твоя судьба, Кастилия с распростертыми объятиями примет свою дочь, а брат — сестру.
В больших карих глазах Бланки заблестели слезы.
— Я всегда буду помнить это, Альфонсо…
18. СИМОН ДЕ БИГОР ПИШЕТ ПИСЬМО
Дорогая моя Амелина!
Прошло больше недели с тех пор, как я послал тебе последнее письмо, и вот, наконец, решил написать снова. Надеюсь, это уже последнее мое письмо из Памплоны, и вскоре я увижу тебя и прижму тебя к своему сердцу, родная. Ты, кстати, очень обидела меня в своем письме, которое я только что получил, намекая, будто бы я не шибко скучаю за тобой, и потому не спешу возвращаться в Тараскон. Можно подумать, что это от меня зависит! Да и кому-кому, но не тебе упрекать меня за мою якобы неверность. Ты же для меня единственная в мире женщина, других женщин для меня просто не существует, то есть они-то на самом деле существуют, другие женщины, но мне все они безразличны. Они совершенно не трогают меня, и если кто-то пытается меня оклеветать, не верь тем грязным наветам.
Да, кстати, чтобы не забыть. В предыдущем письме я забыл предупредить тебя, чтобы ты никому не рассказывала о покушении на княжну Жоанну и прочих грязных делах графа Бискайского. А ты рассказал, небось? Матушке. Так попроси ее молчать. А если вы с матушкой рассказали своим подругам, попросите молчать и их. Правда, Эрнан, узнав, что я забыл предупредить тебя сразу, да и вообще, что написал тебе об этом, сказал, что теперь это гиблое дело. Дескать, предупреждай, не предупреждай — все едино. Однако я верю тебе, ведь ты у меня — самая лучшая на всем белом свете жена, ТОЛЬКО ВОТ ИЗМЕНЯЕШЬ МНЕ, БЕССТЫЖАЯ. ЕСЛИ БЫ ТЫ (зачеркнуто). И мама у меня самая лучшая из мам. Я полагаюсь на вас. Это очень важно — сохранить все в тайне, ибо это государственная тайна. За исключением нескольких человек никто даже не догадывается об истинной подоплеке дела. Большинство полагает, что граф Бискайский… Впрочем, он уже не граф, равно как и Жоанна Наваррская уже не княжна. Король добился согласия Сената на передачу этого дела так называемой малой коллегии, и позавчера эта самая коллегия — король, граф де Сан-Себастьян и монсеньор Франческо де Арагон после тайного совещания огласили эдикт, в соответствии с которым граф Бискайский признается виновным в государственной измене, лишается всех прав, титулов и владений и приговаривается к смертной казни путем отделения головы от туловища, а все его титулы и владения переходят к его сестре Жоанне, теперь уже графине Бискайской. Король назначил солидное вознаграждение за поимку бывшего графа, но того уже и след простыл видно, не хочется ему расставаться с головой.
А епископ Памплонский, кроме того, сделал еще одно заявление. Он объявил о расторжении брака госпожи Бланки с графом Бискайским с момента вынесения последнему смертного приговора. Я целиком поддерживаю это решение, ведь неизвестно, сколько времени уйдет на розыски графа, прежде чем его казнят, так что было бы в высшей степени несправедливо заставлять госпожу Бланку ждать, аж пока она станет вдовой. А вот Эрнан, мне показалось, был недоволен такой скорой развязкой. По его словам, он думал, что епископ не решится самолично расторгнуть брак и направит дело на рассмотрение Курии. Но вот вопрос: почему Эрнан выглядел недовольным и даже встревоженным? Я прямо так и спросил у него, однако он ответил, что мне это лишь показалось. И все же мне думается, что тут не все чисто.
Я предполагал рассказать тебе про свадьбу госпожи Маргариты с графом Шампанским, но вот подумал чуток и пришел к выводу, что рассказывать тут особо не о чем. Ну, разве что только о том, что перед первой брачной ночью (ну да, так уж она и первая была!) Маргарита сама пожелала, чтобы граф Тибальд, следуя этому варварскому обычаю, раздел ее догола при всем честном народе — а в спальне тогда собралось около полусотни человек. И она ничуть не смущалась, бесстыжая, куда больше смущался сам Тибальд, раздевая ее — а ей хоть бы хны, она даже рисовалась перед всеми в своей наготе, ни стыда у нее ни совести, КАК, СОБСТВЕННО, И У ТЕБЯ (зачеркнуто). А впрочем, справедливости ради надобно сказать, что ей было что показать всему честному народу — только ты не подумай ничего такого.
А сейчас в королевском дворце полным ходом идет подготовка еще к одному бракосочетанию, вернее, к мезальянсу. Да-да, оно самое! Я уже рассказывал тебе про Ричарда Гамильтона — так, оказывается, не только Маргарита, но и король дал свое согласие на брак с ним госпожи Жоанны. По правде говоря, она, после того как стала графиней, ни в чьем согласии, кроме согласия церкви, не нуждается, но факт примечательный — дон Александр согласился принять в свою семью нищего шотландского барона. Гастон говорит, что это вполне объяснимо, ведь госпожа Жоанна старше Маргариты на два года, она дочь старшего брата короля, приемная дочь самого короля и, по идее, имеет больше прав на престол, чем сама Маргарита. Поэтому, утверждает Гастон, король, боясь, как бы сторонники ее брата не сомкнулись вокруг нее, с радостью отдает госпожу Жоанну за Гамильтона — и в самом деле, кто захочет иметь своим королем какого-то шотландца? И вообще, скажу тебе, этот Гамильтон в высшей степени странный человек. Представляешь, ему уже двадцать семь лет, а он только женится, тогда как у Тибальда Шампанского Маргарита уже вторая жена. А вот Филипп мне сказал, что не видит в этом ничего странного, дескать, британцы все такие: там север, туманы, и они (то есть британцы) созревают для брачного ложа лишь после двадцати лет. Мне в это с трудом верится, но Филиппу, конечно, виднее.
Ага, про Филиппа! Собственно, зачем я и взялся писать тебе. На днях приехал Этьен де Монтини, кажется, я упоминал о нем в предыдущем письме. Да, точно, упоминал — он любовник госпожи Бланки. Теперь можно с уверенностью сказать, что бывший любовник. Филипп отослал его в Рим в почетной свите Анны Юлии, чтобы он не препятствовал ему в соблазнении Бланки, но вот он вернулся. Сбежал, как оказалось, в Барселоне перед самой посадкой на корабль; видно, ревность его замучила, и он воротился. Долго будут помнить его возвращение! Весь двор никак не нахохочется, вспоминая его блистательное возвращение. Я и сейчас смеюсь, когда пишу тебе эти строки.
Одним словом, Монтини вернулся — это было после обеда, — ну и, балда такая, тотчас побежал к Бланке. Идиот, он думал, что она с нетерпением ждет его. Да уж, больно ждала она его — с Филиппом в постели. Они, кстати, будто с ума сошли — добрых полдня (и это не считая ночи) проводят в спальне. Ну, никак не налюбятся! Впрочем, с Филиппом все ясно, он у нас жеребец похотливый, а сейчас Бланка — его единственная женщина? Но вот ей каково?!
