— А чего ее бояться?! — насмешливо молвил я. — Мы все равно победим.
— Клеопатра сказала, что ты умеешь предсказывать будущее, — поделился он.
— К счастью, боги избавили меня от такого наказания, — серьезно произнес я. — Просто в юности спас сына великого друида, и он рассказал мне кое-что, в том числе и о том, что ты победишь всех врагов.
— Ты знаешь, когда я умру? — спросил Гай Юлий Цезарь.
— Нет, — ответил я. — Может быть, друид говорил мне, но я не запомнил. Знаю только, что умрешь ты в Риме.
— А ты где и когда? — задал он следующий вопрос.
— Понятия не имею. Попросил друида не говорить мне это, — признался я и закончил шутливо: — Чем меньше знаешь, тем крепче спишь!
— Тоже верно, — мрачно согласился он, после чего, как обычно, махнул мне рукой: проваливай!
146
Ахилла даже разговаривать не стал с послами, приказал убить обоих. Что его подчиненные и сделали, но Диоскорид был всего лишь тяжело ранен. Свита привезли его и труп Серапиона в царский комплекс, чтобы у Гая Юлия Цезаря не было сомнений по поводу намерений командующего египетской армией. Убийство послов не считается у египтян совсем уж тяжким грехом. На то они и послы, чтобы живыми или мертвыми передавать послание. Сам факт убийства и является посланием — оскорблением отправившего послов. Это как плевок в лицо: вроде бы не больно, а простить нельзя. Ахилле теперь придется или убить Гая Юлия Цезаря, или найти убежище у его врагов, или погибнуть. Он это понимал, поэтому ночью, через услужливо открытые городские ворота, египетская армия вошла в Александрию и попробовал сходу захватить царский комплекс. Их ждали, встретив, как положено. Несмотря на многократное численное превосходство (по слухам противников около двадцати тысяч, в три с лишним раза больше, чем нас), попытка оказалась неудачной. На узких улицах все двадцать тысяч не развернешь и в бой не кинешь. Пришлось сражаться малыми отрядами, против которых римские легионеры, дисциплинированные и закаленные в боях, отбились без особых проблем. На следующие дни враги попытали счастье еще несколько раз и угомонились, перешли к блокаде.
Город оказался разделен на две неравные части: в меньшей, ядром которой служил царский комплекс, были римляне, в большей — египетская армия под командованием Ахиллы и примкнувшие к ним горожане. Впрочем, последние оказывали только моральную поддержку. Да и воины египетской армии особой доблести не проявляли. Костяк ее составляли легионеры Авла Габиния, в то время проконсула, наместника Сирии, который помог отцу нынешнего царя вернуться на трон и которому и были обещаны те самые десять миллионов денариев, которые сейчас пытался выбить Гай Юлий Цезарь. В основном это были кельты и германцы, но потом к ним добавились пираты, уцелевшие после рейда Гнея Помпея, и беглые рабы, которых служба в армии защищала от требований хозяев. Восемь лет они качали права, поддерживая того кандидата на престол, который заплатит больше, и грабили местное население, сильно деградировав в военном отношении.
Египтяне сперва относились к блокаде, скажем мягко, легкомысленно. Если мы нагородили баррикад на всех улицах, ведущих к царскому комплексу, то наши враги сочил это лишним трудом. Потом ведь разбирать придется, а оно им надо?! Египтяне были уверены, что мы скоро сдадимся. Они бы на нашем месте так и сделали: повыпендривались для приличия, выторговали сносные условия и умотали восвояси. За что и поплатились.
В одно прекрасное утро мой отряд в полном составе, конные и пешие, а также наш обоз, потому что многие обзавелись женами, наложницами и рабами, собрался на той самой рыночной площади, на которой неудачно покушались на Гая Юлия Цезаря. Мы ждали, когда легионеры разберут баррикаду, сооруженную ночью из подсобных материалов, набранных в соседних домах. Нам предстояло захватить Портовые ворота, сам порт и остров Фарос, чтобы враги не могли контролировать гавань и вход в нее, закрываемый боннами из бревен, соединенных цепями, и нападать на нас, высаживая десанты в самых неожиданных местах. В одном из сражений с вражеским флотом чуть не погиб Гай Юлий Цезарь, решивший, как догадываюсь, обзавестись еще и лаврами адмирала-победителя. Его квадрирема утонула, а император, как простой матрос, сумел доплыть до берега, благо дистанция была всего метров четыреста. После чего Гай Юлий Цезарь и отдал приказ очистить гавань от вражеского флота.
Первый центурион когорты, которая держит здесь оборону, отдает приказ своим подчиненным, и они отходят к дворцовому комплексу, освобождая нам путь. Им придется идти за нами и брать под охрану Портовые ворота, поэтому сразу выстраиваются в походную колонну по четыре.
— Вперед! — командую я и бью Буцефала шпорами в бока.
Жеребец, недовольно всхрапнув, бросается с места в карьер. Наш козырь — скорость. Улица пока что пуста, лишь у ворот толпятся человек тридцать-сорок, часть которых составляют зеваки. Они уверены, что загнали римлян в ловушку, что осталось только подождать, когда мы сдадимся на милость победителей. Сейчас мы им покажем, кто есть кто.
Я вижу, как из двора выходит женщина с кувшином — и тут же испуганно шарахается назад. Два мальчугана, возившиеся под стеной дома, встают, прижимаются к ней спинами, чтобы ненароком не оказаться под лошадиными копытами, и провожают нас восхищенными взглядами. Мы для них не враги, а воины, которыми, как и положено мальчишкам, мечтают стать. Потом повзрослеют и выкинут дурь из головы. Толпа у ворот начинает стремительно рассасываться, причем стражники удирают вместе с зеваками. Самые умные по крутой каменной лестнице без перил поднимаются на крепостную стену, где их уж точно не достанут всадники, остальные бегут по улицам. Я догоняю двоих, колю пикой в спину между лопаток. Первые падает сразу, а второй отпрыгивает вправо, в переулок, приседает от боли, наверное, а затем, пригнувшись, бежит дальше вдоль высокой каменной стены, ограждавшей большой двор. Желтовато-белая туника на спине быстро пропитывается кровью вокруг дырки, проделанной наконечником пики. Шагов через двадцать раненый все-таки падает и зачем-то закрывает голову руками.
Я разворачиваю коня, скачу к воротам, которые открывают пешие германцы. Внутренние створы уже распахнуты, возятся с внешними. В тоннеле полумрак и сильный запах мочи. Видимо, стражники, несшие службу на надвратной башне ночью, опорожнялись сюда через отверстия для лучников в верхнем своде тоннеля. Внешние створы со скрипом распахиваются, врывается свежий воздух, наполненный йодистым запахом сушеных водорослей.
Прямо перед воротами стояли под погрузкой или выгрузкой торговые галеры, которым война была не помеха, справа, у входа в гавань, разместились наши военные суда, а слева шли склады, а потом, в глубине ее, был египетский флот, причем значительная часть его находилась в эллингах. Следом за нами ехала арба, доверху нагруженная факелами, взятыми из дворцового склада. Германцы разобрали их, зажгли и начали закидывать в военные галеры. Таковыми считались все, которые находились западнее того места, где остановился я. Шкипер крайней торговой галеры, возле которой нервно перебирал копытами Буцефал, сперва решил, что прискакал я по его душу, и начал причитать с полубака, сообщая, что является киприотским купцом, никакого отношения к египтянам не имеет, готов заплатить отступное… Затем понял, что трогать его пока не собираемся, про отступное забыл, начал суетливо готовиться к отплытию.
Экипажи вражеских судов, завидев конных германцев, рванули в разные стороны дружно и стремительно. Никому из них даже в голову не пришло сразиться с врагом. Мы беспрепятственно подъезжали к галерам и швыряли в них горящие факела. Загорались быстро и полыхали ярко, с радостным постреливанием, потому что хорошо высохли, да и пропитаны смолой и битумом. Обычно с грустью смотрю на горящие суда, а вот галеры мне почему-то не жалко, даже испытывал чувство радости, которое возникает, когда смотрю на огонь с безопасного расстояния. Пламя с них перекинулось на склады, в которых было что-то сухое, горючее, потому что заполыхали намного ярче. Огонь поднялся выше крепостных стен и башен, а ядреный черный дым, напоминая огромного толстенного удава, тяжело пополз на город.
