Ну Лазарь Моисеевич, ну жук усатый! В тридцать девятом он за какие-то пару месяцев умудрился перешить железнодорожную колею на освобожденных от польских оккупантов территориях Западных Украины и Белоруссии под наш стандарт. Тихой сапой собрал себе целых шесть перешивочных состав-комплексов образца конца шестидесятых годов того мира. На каждый подготовил по четыре смены специалистов и гнал эти комплексы практически без остановки. До полутысячи километров в сутки иногда перешивать у Кагановича получалось! Это одновременно с постройкой новых и серьезной реконструкцией старых мостов. Вообще, железнодорожный транспорт здесь у нас здорово вперед шагнул. Появление новых мощных дизельных тепловозов и усиленных грузовых вагонов позволило поднять грузоподъемность эшелонов до тысячи двухсот тонн и скорость движения по длинным перегонам до шестидесяти километров в час. Мало? Это только кажется. Составы с техникой, боеприпасами, продовольствием шли на запад, делая за сутки до тысячи километров. А на восток шли поезда с пленными. Надо признать, что немецкая дисциплинированность работала и в плену. Эшелоны разгружались в глубоком тылу, и тут же германцы сами строили себе лагеря. Хорошо, что сейчас лето. Не особо замерзнут. Но за Уралом у нас и летом ночами холодно. Континентальный климат как-никак.
* * *
Серое облачко разрыва зенитного снаряда вспухло почти перед самым самолетом. На лобовом бронестекле появилась приличная выщербина. Машину заметно встряхнуло, и перед носом появилась нелепо торчащая почти вертикально неподвижная лопасть винта. Невезуха-то какая… Решил, называется, на свободную охоту в ближний тыл противника смотаться. Поймали девятку «мессеров». Двух я завалил, одного Колька, еще одного — Голубев с напарником на свой счет записали. Остальные успели в тыл удрать. Знают, гады, что мы в глубину их обороны стараемся не забираться. Мало мне было. Еще свежатинки захотелось. Пошли вдоль линии фронта, и тут… Так нелепо попасть под зенитки! И откуда они у немцев здесь взялись? Левой рукой рванул рычаг аварийного управления шагом винта. Хоть какое-то давление в маслосистеме заклинившего движка осталось? Лопасть медленно, рывками, но повернулась на больший угол атаки. Уже легче, зафлюгированный винт теперь меньше тормозить будет. Дальше что? Оба оставшихся НУРСа — в белый свет как в копеечку. Пусковые контейнеры отвалились и закувыркались вниз. Горючку — на аварийный слив. Еще около двухсот кэгэ сбросим. Теперь осмотреться. За машиной тянется шлейф бензина, выдавливаемого из баков углекислотой. Колька прилип сзади слева. Пара Голубева на шестьсот метров выше. «Мессеров» не подпустят, если те появятся. Запас высоты терпимый. До нейтралки должно хватить. Плавно доворачиваю на восток, одновременно жму тангенту передатчика.
— «Голубь-первый», «Голубь-первый», я — «Зверь», как слышишь?
— Отлично слышу, командир, — немедленно откликается капитан Голубев.
— Мотор у меня заклинило, — информирую я, делая ударение на второй «и», — прикрывайте.
— Васька, сам-то цел? — тут же всунулся неугомонный Колька.
— Вроде цел.
Балансирую почти на скорости сваливания. Зато так дальше долечу.
— «Зверь-два», «Зверь-два», ваш курс, немедленно, — прорывается голос начальника штаба моего полка через шум помех.
Быстро сообразил, однако. Сейчас штурмана по данным Николая рассчитают место моей вынужденной, и командование тут же вышлет мне на помощь «броневой ударный батальон». Приучил их отец к взаимодействию.
Высота неумолимо падает. Так, линию фронта проскочили. «Больному стало легче, он перестал дышать», вспомнилось вдруг некстати. И чего всякая ерунда в голову лезет? Прыгать уже поздно. Низко слишком. Взгляд рывками бегает по земле.
Ищу, куда плюхнуться. Приходится лететь с небольшими доворотами, иначе длиннющий капот мотора закрывает почти всю видимость. Вон вроде бы подходящее поле. Скольжениями сбрасываю мизерный запас высоты и плюхаюсь «на брюхо». Метров двадцать — пробег нормальный. Чисто автоматически фиксирую соответствие своих мыслей голосу комментатора при запуске ракеты: «Двадцать секунд — полет нормальный». Правым крылом натыкаюсь на что-то торчащее из-под снега, и начинается наземная акробатика…
Что так надоедливо жужжит над ухом?… Паршиво-то мне как… И почему мать-Земля так отвратительно встречает своих блудных детей? Ага, мыслю, значит, существую. Живой? Вроде. Глаза, как ни странно, открываются. Все какое-то темное. Уже закат? Долго провалялся. Так, сначала шевелим головой. Хорошо, шею, значит, не сломал. Теперь верхние лапы. Шевелятся. Нижние? Тоже. А что жужжит? Аккуратно поднимаю правую руку к шлему. О, светофильтр, оказывается, вниз свалился. Поднимаю. Теперь светло! Так это, оказывается, Колька надо мной кружит. Медленно, но активно шевелимся. Вроде цел, как ни странно. Расстегиваю ремни и пытаюсь открыть разбитый фонарь. Черт, заклинил. Ладно. Достаю «Гюрзу» и отстреливаю замки. О, как по ушам бьет в маленькой кабине. Еще хорошо, что в шлеме. Откидываю остатки фонаря, встаю и машу Николаю. Тот, заметив, сразу крутит восходящую бочку. Радуется за меня. На сердце становится заметно теплее. Вылезаю и обхожу разбитую машину. Да, инженеры Викентьева тогда хорошо постарались. Самолет вдребезги, а кабина почти цела, как кокон кокпита в формуле один.
Я почувствовал просто зверский голод, строго соответствующий моему позывному. Ну, раз желудок так напоминает о себе, значит, с организмом более-менее порядок. Надо достать бортовой паек и перехватить чего-нибудь.
* * *
В свой полк я попал уже ближе к вечеру. Связной Як-12 приземлился на полосу, и пилот подрулил прямо к будке мобильного КДП[10]. Меня встречали. Практически весь полк. Но лица у ребят были почему-то нерадостные. Многие плакали. Что случилось? Вот он же я, здесь. Живой и практически невредимый. Несколько ушибов не в счет. Соскакиваю на землю. Как-то неуверенно подходит начальник штаба.
— Василий Иосифович… — майор запнулся. И чего он по имени-отчеству? Мы же давно на «ты».
— Василий Иосифович, сообщение советского правительства, — он еще что-то говорил, но расслышать было невозможно. Севший сразу после малютки «Яка» Ил-четырнадцатый взревел моторами, реверсируя винты. Он как раз тормозил прямо напротив нас. и шум волной резко заглушил голос начальника штаба. Сейчас транспортник прокатится и станет слышно.
— …вся делегация погибла, — закончил фразу майор и снял фуражку. В глазах у него тоже стояли слезы.
— Ничего не понял. Какая делегация? Где? Почему погибла?
Майор не ответил. Что вообще происходит? Все лица понурые. Многие повернулись к остановившемуся недалеко «Илу». Из открывшегося люка без лесенки выпрыгнула маленькая фигурка и стрелой понеслась к нам. Светка!? А она-то что здесь делает? Сестра бросается мне на грудь. Ревет в голос.
