Гейдрих посмотрел на подчинённого с интересом:
– Так вы полагаете, что Айсман был агентом вражеской разведки?
– Так точно! – вытянулся следователь.
– Расслабьтесь, дружище, – усмехнулся Гейдрих, – и не мелите чепухи. Айсман – агент! Как вам такое в голову могло прийти?
Вдоволь налюбовавшись видом обалдевшего от непонимания офицера, Гейдрих снизошёл до разъяснений:
– Я, в отличие от вас, хорошо знаю Айсмана. Он недалёкий человек и к тому же трус, качества, согласитесь, для разведчика неподходящие. Своей карьерой он обязан тому, что вовремя примкнул к движению. Этого хватило, чтобы получить чин и должность, но лишь в хозяйственном управлении. Ни к каким секретным материалам он допущен не был. Но право отдавать приказы и подписывать бумаги, касающиеся снабжения нашего ведомства, у него было. И, разумеется, он мог отдать приказ об отправке самолёта. Ах, как же ловко наши противники этим правом воспользовались! Нет, – вновь отрицательно помотал головой Гейдрих, – вражеским агентом Айсман не был. А вот предателем де-факто стал. И что в таком случае толкнуло его на путь измены, а? – Не дождавшись ответа от застывшего истуканом следователя, Гейдрих ответил сам: – Как ни странно – любовь. Своих жену и детей Айсман любил больше жизни, и, как теперь выяснилось, ставил выше долга и любви к фюреру! Или вы считаете, что я неправ? – посмотрел Гейдрих на следователя.
– Нет, группенфюрер, я как раз считаю, что правы вы, – разомкнул, наконец, губы следователь. – Тем более что семья Айсмана до сих пор не найдена.
– И вряд ли нам удастся её найти, – кивнул Гейдрих. – Эти парни – русские или англичане – сработали, надо отдать им должное, очень чётко. Нашли в нашей системе слабое звено, изучили все его возможности, выявили слабые стороны и очень ловко своими знаниями воспользовались! Думаю, семью Айсмана сначала похитили, а потом стали этим его шантажировать. Тряпка Айсман в обмен на гарантии безопасности для своих детей и жёнушки сначала провёл вражеского агента в здание РСХА… Кстати, удалось выяснить, по каким документам тот прошёл через КПП?
– Так точно! – ответил следователь. – В журнале регистрации значится «унтерштурмфюрер Клаус Игель».
– Из кабинета Айсмана этот Игель, который на деле какой-нибудь Смит или Петров, позвонил в аэропорт. Там же они подделали все необходимые для проведения акции документы – бланки с печатями и образцы подписей в распоряжении Айсмана имелись в достатке. Хотя авантюра, конечно, но ведь удалась! Интересно, где теперь Мостяцкий?
* * *
Президент Польши забился в кресло и, насупившись, слушал, что говорил Александрович. Помимо президента СССР, в кабинете находились Госсекретарь Жехорский и председатель ГКО Сталин. Битый час они по очереди пытались добиться согласия Мостяцкого на создание в приграничных районах Польши гуманитарной пятидесятикилометровой зоны. Но этот очевидный вроде бы шаг не находил у того ни одобрения, ни, казалось, понимания. Впрочем, причина такого поведения Мостяцкого легко объяснима. Прибыв в Москву, президент Польши первым делом навестил британское посольство, куда был срочно приглашён и посол Франции. Там, очевидно, и выработали ту линия поведения, которой Мостяцкий сейчас упорно придерживался. Выразив благодарность за своё чудесное спасение, Мостяцкий отказался поддержать план, предложенный союзным руководством. То, что вы предлагаете, панове, сказал он, не что иное, как «мягкая» форма оккупации польских земель. Пока наши вооружённые силы в состоянии оказывать захватчикам организованное сопротивление, я считаю такой шаг неоправданным и преждевременным! Другое дело, если СССР вступит в войну с Германией. Тогда польские границы для прохода союзных войск будут открыты незамедлительно.
Самое противное, думал Жехорский, слушая возражения польского президента, что основания поступать именно так у Мостяцкого имеются. Вступление Англии и Франции в войну действительно резко изменило ситуацию. Обещание новых союзников в ближайшее время атаковать западные границы Германии делало положение сражающихся польских армий менее отчаянным. Даже если обещанное наступление английского экспедиционного корпуса, прибытие которого на континент ожидается со дня на день, и французский войск не окажется масштабным, в чём убеждал Мостяцкого Сталин, всё равно немцы будут вынуждены перебросить часть войск из Польши к своим западным границам, и тогда появится робкая надежда на более-менее длительный срок стабилизировать линию фронта. Пусть даже мнение польских военных на сей счёт не столь оптимистично. Васич, который теперь находится в Бресте и держит постоянную связь с генералом Холлером, говорил по телефону об опасениях Холлера, что занимающиеся сейчас перегруппировкой войск немцы вот-вот могут ударить по его войскам одновременно в нескольких местах, и тогда трагедии, скорее всего, не избежать. На вопрос Жехорского «А чего он тогда не объяснит это Мостяцкому?» Васич горько ответил: «Холлер попытался, но получил приказ держаться до конца. И как солдат, он этот приказ выполнит. Боюсь, в буквальном смысле слова».
Все уже смирились с мыслью, что переговоры, по крайней мере, на сегодня, надо заканчивать, когда в кабинет доставили разом две депеши: одну для президента СССР, другую для его польского коллеги. Мостяцкий и Александрович прочли бумаги почти разом и так же синхронно побледнели. В обоих сообщениях говорилось об одном и том же: германские войска после массированной артподготовки атаковали польские позиции. Фронт прорван одновременно в нескольких местах, польская армия на грани катастрофы.
– Вы и теперь не станете это подписывать?! – воскликнул Александрович, тряся в воздухе договором.
Мостяцкий поднялся с кресла.
– Мне необходимо проконсультировался, – пробормотал он. – Извините, панове, но мне надо идти…
Мостяцкий неуверенным шагом направился к двери, когда его догнал спокойный голос Сталина:
– Вы отдаёте себе отчёт, господин президент, что ещё немного, и всё для вас будет уже слишком поздно? Когда фронт окажется в непосредственной близости от наших границ, ваши отступающие войска могут попасть под обстрел нашей артиллерии, которая будет вынуждена открыть заградительный огонь.
Мостяцкий замер на месте. Медленно обернулся и обвёл взглядом недавних собеседников, словно пытался прочесть у них на лицах, что слова Сталина ему всего лишь послышались. Но нет, лица Сталина, Александровича и Жехорского были суровы, как суров сейчас к несчастной Польше весь мир. Вздрогнув от осознания безысходности, Мостяцкий вернулся к столу и скрепил подписью документ.
