Длительная болезнь основателя клуба, графа Блудова, в последние месяцы утратившего руководящую роль в собственном детище, также вызывает опасения. На данный момент, ввиду аморфности и внутренних политических разногласий, „Заноза“ не представляет немедленной угрозы. Но на смену Дмитрию Николаевичу, склонному в большей степени к подковерным играм и компромиссам, может прийти более резкий и категоричный лидер, способный организовать выступления в духе 1825 года.
Посему прошу Высочайшего позволения незамедлительно начать превентивные аресты членов „Занозы“.
Н. П. Игнатьев, 16 февраля 1864 года».
«А ведь он был прав, так оно и вышло… — подумал я. — Зря я, наверное, его отругал…»
— Ваше Императорское Высочество, — сквозь двери донесся до меня тихий голос Сабурова, — позвольте сперва доложить о вас Его Императорскому Величеству.
— Докладывай, — услышал я голос своего дяди Константина.
Я вскочил с дивана и провел рукой по лицу, стряхивая с себя остатки сна.
— Ваше Императорское Величество, к вам с визитом Его Императорское Высочество Великий князь Константин Николаевич, — заглянув в кабинет, объявил секретарь.
— Я уже понял, — со вздохом сказал я, поднимаясь навстречу вошедшему. — Рад видеть вас живым и невредимым, дядя!
Мы с Великим князем обнялись, он был бледен и взволнован.
— Игнатьев, — на этом имени я немного запнулся, — докладывал мне, что на вас тоже было совершено покушение, но, слава богу, все обошлось.
— Мне тоже отрадно видеть тебя, мой дорогой Николай, в добром здравии. Я слышал о твоем горе и хочу, чтобы ты знал, — Константин приложил руку к сердцу, — я скорблю об этой утрате вместе с тобой. — Он выдержал минутную паузу и взволнованно продолжил: — Но до меня дошли некоторые слухи о твоих намерениях и делах… Правда ли, что ты дал отставку Николаю Павловичу? — отстранившись от меня, спросил Константин Николаевич.
— Да, это так, — не стал отпираться я, усаживаясь в кресло.
— До меня дошли сведения, что послужило поводом для вашей размолвки, — демонстрируя хорошую информированность, сказал Великий князь, садясь напротив. — Ты не прав.
— В чем я не прав? — начал заводиться я. — В том, что участники кружка Блудова — заговорщики и по ним виселица плачет? Или в том, что мой собственный начальник разведки больше заботится о собственных родственниках, чем государственных нуждах?
— Любой из нас тревожится о своих родственниках, — покачал головой Великий князь. — Это естественно. Сейчас многие опасаются твоего гнева, но вот увидишь, через пару недель все будут просить тебя о помиловании для ныне арестованных.
— Уже, — буркнул я. — Адлерберг ходатайствовал за своего шурина.
— Вот видишь, — улыбнулся Великий князь, — однако не думаю, что Николай Павлович был бы в числе таких просителей.
— Возможно, — угрюмо согласился я.
Игнатьев действительно ни словом не обмолвился о том, что его родич угодил в тенета Блудова. Сведения об этом я получил из уст придворных сплетников и в свете последних событий они скорее походили на навет. Более того, судя по бумагам, которые я просмотрел уже после нашего разговора, зять графа, Зуров, посещал собрания клуба лишь пару раз, и то в качестве гостя таких персон, отказаться от приглашения которых было просто невозможно.
— Касаясь же вопроса о заговорщиках… Николай, ты сам мне говорил, что российские императоры лишь называются самодержцами, а на деле есть многое, что им не подвластно, — тем временем издалека начал дядя. — Пределы нашей власти часто вынуждают нас искать компромисс даже в таких весьма очевидных вещах. Вспомни 1825 год. Тогда мой отец, твой дед, попал в схожую ситуацию. Почему же он, по-твоему, поступил с декабристами, вина которых была куда более очевидна, чем у твоих блудовцев, так мягко? Казнил единиц, остальных сослав в Сибирь? А ведь намеревался казнить всех! Неужели ты думаешь, что у деда не хватило твердости или желания сделать это?
— Нет, конечно! — сказал я и задумался.
Действительно, Николай I ассоциировался у меня как раз с жестким, авторитарным стилем правления. Уж кого-кого, а его я бы заподозрил в мягкотелости в последнюю очередь. Однако с декабристами, которые с оружием в руках выступили против него, он обошелся не слишком сурово: из 54 заговорщиков, приговоренных судом к смертной казни, приговор был приведен к исполнению лишь пятерым, остальные были приговорены к каторжным работам или отправлены в ссылку.
— Это была уступка, — ответил на мой невысказанный вопрос Константин. — Необходимый компромисс, который позволил твоему деду укрепить изрядно шатающийся под ним трон. Царь не может лишь карать, он должен и миловать, иначе он разделит печальную учесть Ивана IV — оттолкнет от себя всех, кто его поддерживает.
Я надолго задумался. Действительно, если проводить такую параллель… В мое время начался постепенный процесс реабилитации Грозного, многие почитатели которого упирали на те достижения державы в годы его правления, судебную реформу, борьбу с родовой аристократией. Однако при всех достоинствах Грозного, все его защитники как-то обходили стороной личность самого Ивана Васильевича. А она была далеко не самой приятной: достаточно вспомнить любимые царские забавы, самыми безобидными из которых были травля людей медведями и жестокие публичные казни. Царя боялись, боялись жутко, до усрачки. Боялись его нечеловеческой и, самое главное, непредсказуемой жестокости. Кара могла настигнуть любого, неважно, насколько он был верен или знатен, были ли для наказания причины или нет.
Сделав так много для государства, Грозный почти ничего не оставил после себя. В отличие от того же Петра I, который отнюдь не был мягок нравом, однако дал России целую плеяду верных и талантливых сподвижников, продолживших его дело и после смерти самого царя: Меншикова, Шафирова, Брюса. А вот после Ивана IV не осталось ничего — только Смута. Почему так? Может быть, потому, что прав Константин: царю, умеющему только карать, некому оставить свое Дело после себя?..
— Хорошо, — признал я в итоге правоту дяди, — и что же мне делать?
— Решение ты должен принять сам, — мягко сказал Великий князь — но, думаю, ты сам знаешь, что должен сделать. Игнатьев беззаветно верен тебе, умен и решителен, а это в нынешние времена дорогого стоит.
— Да, — кивнул я головой, — сейчас же пошлю гонца к нему домой, пусть приедет… Или, может быть, лучше мне самому к нему отправиться?
— Нет нужды, — покачал головой Константин. — Насколько мне известно, граф все еще во дворце, передает дела Хвостову.
