Ознакомительная версия.
Я бежал впереди, задавая темп, и пытался разобраться, что на меня нашло. Я, в конце концов, не военный инструктор на жалованье, и брать на себя ответственность совершенно не хотелось. Просто все это очень напоминало Кавказ. Слишком уж я насмотрелся в свое время на убитых гражданских. На войне бывает всякое. Совершенно непричастные люди тоже могут угодить под обстрел, но никогда ни мы, ни австрияки не творили такого, как горцы. Вырезанные до последнего человека русские села в долинах. Если не могли угнать скот, его тоже резали, чтобы ничего не осталось. Даже кошек и собак убивали. Говорят, курды с армянами такого не делали. Они хоть иногда детей забирали. Эти могли младенца головой о стену или беременной женщине разрезать живот.
Им потом это аукнулось полной мерой, когда озверевшие добровольцы ровняли аулы любителей свободной жизни и независимости вровень с камнями. Все можно простить — невинной крови не прощают. За нее платят десятикратно, и на гражданской войне чистеньких не остается. Мы можем утешаться, что никогда не делали это первыми, но список обид и тысячи убитых тянутся шлейфом за всеми, кто там был. И за мной тоже. И повторения мне не надо. Старый, отработанный метод. Если не хочешь удвоения старых проблем, сделай так, чтобы этого больше не случилось. Очень немного осталось в тех местах коренных жителей. Кого не убили, выселили подальше. Россия страна большая, а в Польше места много. Там после войны местных внушительно поубавилось, а что гор нет, так ничего не поделаешь. Среди моих предков имеются степняки, а я предпочитаю отдыхать в роще, а не пасти баранов.
Так что выбора-то особого у меня и нет. Можно спокойно смотреть, как вокруг тебя умирают, а можно и вмешаться. Идиот — да. Сам знаю и не сомневаюсь.
— Ну что, Лейба, — спрашиваю, устраиваясь поудобнее, под прикрытием камней, — сможешь?
— Да это ж как на стрельбище, — неприятно скалясь и упирая сошки пулемета в землю, ответил он. — Сейчас мы их сделаем.
Внизу несколько сотен арабов беспорядочно атаковали поселок раза в два меньше моего. Евреи бешено отстреливались, но бой уже шел на околице. Заграждения из колючей проволоки были прорваны, и с огромным зеленым знаменем в руках, не обращая внимания на пули, впереди атакующей густой цепи шел хорошо мне знакомый бедуинский шейх. С расстояния в полторы сотни метров в бинокль было прекрасно видно лицо. Чего у него не отнимешь, так это храбрости. Еще опыта добавить — замечательный вождь получился бы.
— Огонь! — скомандовал я.
Свинцовый дождь из двух пулеметов накрыл мятежников. В первые минуты они не поняли, что происходит, и продолжали рваться вперед, но, когда упал командир, атакующие превратились в неуправляемую толпу. Она шарахнулась назад, расстреливаемая с двух сторон — нами и из поселка, — потом люди беспорядочно побежали, спасаясь. Пулеметы захлебывались, пока не кончилась лента. Беспрерывно хлопали винтовочные выстрелы. Когда стало ясно, что организованной атаки больше не предвидится и началось сплошное бегство противника, мы поднялись и одним броском преодолели поле, заваленное убитыми и ранеными, проскочив в Мораг.
Я бежал прямо к упавшему знамени, и за мной, не отставая, пыхтел Лейба. Офицера из него никогда не выйдет — инициативности мало, зато исполнительный до самого донышка. И одиннадцатикилограммовый М-9 тащит почти без напряжения. Здоровенный, как бык. Чего еще надо в моей ситуации? Послушные подчиненные, верящие каждому слову и готовые моментально исполнять приказы. Еще бы знать, как из всей этой истории выкрутиться. Это не конец, совсем не конец…
Абу-Магомед был мертв, как камень. Три пули попали ему в спину. Я быстренько снял с него оружие и обшарил карманы. На войне, как на войне. Имею теперь немецкий «маузер» на пятнадцать патронов, с деревянной кобурой, пристегиваемой к рукоятке вместо приклада. Две запасные обоймы и трофейное знамя. Можно будет повесить дома на стену. Флаги мне раньше захватывать не приходилось. Еще карта имеется, но без толку. Одна радость, что напечатанная типографским способом и на английском языке, — никаких пометок.
Лейба грузится подобранными винтовками на манер верблюда, и остальные тоже времени зря не теряют, собирая оружие и боеприпасы. Стандартные английские винтовочные патроны прекрасно подходят к российскому «семашко». Еще с тех далеких пор, как Каган в начале XIX века начал перевооружать армию. За образец брали как раз английский калибр — тогда мы очень сильно дружили с Империей, где не заходит солнце, и массово закупали там станки и оборудование и потом внимательно смотрели за изменениями, а заодно и использовали уже наработанный опыт.
До сих пор икается от дюймов, которых у нас отроду не было. Были ведь еще и не английские дюймы, и с этим вечная путаница. Старая русская система мер была законом привязана к английской: 1 дюйм (равный английскому) = 10 линий = 100 точек = 4/7 вершка = 1/12 фута (равного английским) = 1/28 аршина = 1/84 сажени = 1/42 000 версты. Однако в быту все равно использовались не футы и дюймы, а соразмерные им аршины (= 7/3 фута) и вершки (= 7/4 дюйма). Зато собственное огнестрельное оружие изначально создавалось под патрон, а не наоборот.
Это потом уже начались проблемы в Азии, и мы с британцами принялись старательно друг друга подсиживать. А калибры никуда не делись. И в стрелковом оружии, и в артиллерии. Прекрасно можно использовать трофейные, хотя даже Аллах не запрещает стрелять из английского «бринсона», а уж Иегове абсолютно без разницы.
* * *
— Надо эвакуировать Мораг, — повторил я. — Я все понимаю, в том числе и ваше желание сохранить свою землю, но уже видно: второй раз не удержаться. Восемь убитых, шесть тяжелораненых. Еще два десятка легкораненых. Даже если они все возьмут оружие — тридцать четыре стрелка. А есть еще пятеро детей, и им тут абсолютно нечего делать. В следующий раз может так удачно не получиться. Да опоздай мы на четверть часа — было бы уже поздно, неужели не видно? Если египтяне двинутся по главному шоссе к Тель-Авиву, они не могут позволить себе оставить еврейские поселки в своем тылу. Они придут и начнут со слабейшего.
— Он прав, — негромко сказал в тишине здешний раввин. Еще один сюрприз. Поселок Мораг, в отличие от большинства подобных, был религиозным, и местные жители щеголяли пейсами и кипами. А раввин ничем не отличался от остальных, кроме возраста. Уже пожилой низкорослый дед, тем не менее профессионально обращающийся с винтовкой.
— Это очень обидно — оставлять труд за три года, но если вместе мы сможем дать отпор, непременно вернемся. Если нет — нас уничтожат поодиночке.
— Не для того мы ехали сюда, чтобы нам русские указания давали, — внятно сказал один из молодых парней. — Они все равно уходят.
Ознакомительная версия.
