Глава 246
Вот тут и припёрся дед. И прямо с порога начал меня строить. Неизбывностью и безотлагательностью мечемахания. И напористо так, резвенько:
— Охрим! Подай бояричу меч. Вон тот, с Турова взятый. Ну-ка, Яша, покажи-ка отроку плешивому бой мечный.
Они что, охренели нахрен?!!! Яков вытаскивает их ножен свой полуторник, делает шаг и… рубит меня сверху вниз!!! Психи уелбантуренные! Идиоты! Вояки свихнувшиеся! Так же и убить можно! То, что у меня кое-какой «слив» с отпрыгом получился — так это чистая случайность!
— Аким!!! Сбрендил?! Уйми своего бешеного!
— Погодь, Яша. Так как, Ванечка, понял? Никакие твои умствования и в делах успешествования — гроша ломанного не стоят. Ты, как ныне есть — бестолочь малолетняя. Челядь тебя может и бояричем звать, а по сути — ты цыплёнок, петушок дворовый. Всяк прохожий тебя — цап, шейку — хряп, и в — суп. С потрошками. Потому бросай свою хрень всякую, да делай, что тебе мужи умудрённые велят.
— Кхе… Ну, цена любому богатырю — одна стрела. Ты-то, Аким Яныч, как сотник славных смоленских стрелков, про то хорошо знать должен. Да и в сече на всякого воина — сильнее найдётся. Ежели вдвоём. Однако же, боярич Иван от удара увернулся. Хоть ты и оружие негодное дал.
Артёмий — единственный решился вступиться за меня. Осторожно, с почтением, но осмелился возразить владетелю. Не вообще, по-бабьи: «ой, дитятю не пораньте, не оцарапайте!», а конкретно — на клинок у меня в руках кивает.
Очень интересно наблюдать: как Аким общается с моими людьми.
Чарджи он не замечает подчёркнуто. Из чего я делаю вывод: ханыч — единственный, кого Аким считает себе равным. Всем остальным указывает и выговаривает. Может и матом послать, и фыркнуть пренебрежительно, обозвать. И они это нормально принимают.
А вот встретился с Артёмием и… как-то осаживает свой гонор. Приглядывается-принюхивается.
Странно: Аким — лучник. Всех остальных воев считает вторым сортом. Но стал боярином — начал меня не лучному, а мечному бою учить. И, почему-то, не взрывается от возражений Артёмия.
— Артёмий, а почему ты говоришь, что Аким мне негожий меч дал? Меч как меч, вроде, нормальный.
И, правда, нормальная железяка. Такие ещё каролинговскими называют.
— То-то и оно, что «вроде». Пойдём — покажу.
Мы всей толпой отправились вслед за Артёмием в мою мастерскую. Осторожно убрав оставшийся от моих экспериментов мусор с верстака, Артёмий вставил в тиски рукоять меча остриём вверх и принялся затягивать закрутку.
— Яков, будь любезен, вот сюда. Во всю силу.
Артёмий провёл пальцем черту поперёк зажатого в тисках меча, примерно посередине высоты клинка.
Яков посмотрел на Акима, тот фыркнул, но кивнул.
«Чёрный гридень» снова вытащил свой длинный меч, внимательно осмотрелся по сторонам, чтобы ничего не задеть, чуть переступил, чуть сдвинулся, чуть ссутулился, чуть присел, постоял вполне свободно, легонько придерживая одной рукой клинок, положенный на плечо, чуть шевельнул плечом, скидывая оружие, будто путник — надоевшую сумку… и взорвался несколькими потоками одновременных движений.
Снизу, с пружинящей правой стопы пошла волна, выдвинувшая вперёд колено, перешедшая в согласованный, гармонический, переливающийся поворот бедра. Сверху двинулось вперёд левое плечо, легла на рукоять меча левая рука, ушла ниже, к яблоку рукояти, и, чуть смещаясь, намекая на продолжение своего скольжения по рукояти, потянула ещё падающий, опускающийся к горизонту клинок, навершием вперёд, а правая, чуть меняя хват, плотно уложилась под крестовину, наполнившись твёрдостью даже на вид. В первую долю мгновения она тоже, как и левая рука, тянула меч рукоятью вперёд, но очень быстро стала его толкать поперёк направления усилия левой. Верхняя часть тела поворачивалась слева направо, нижняя — справа налево. Корпус повернулся, наклонился, вслед за опускаемой головой, поймал поясом, закрученным как сжатая до предела пружина, долю последнего, нужного мгновения перед нижней волной, идущей от правой пятки, и начал раскручиваться в обратную сторону, наложив друг на друга оба движения. Как несётся серфингист на фронте «девятого вала». Всё тело устремилось, кажется даже, удлиняясь руками, плечами, спиной… вслед за полётом клинка, вгоняя, наполняя его всей мощью крепкого, тренированного, сухощавого мужского тела, разгоняя кончик меча по длинной, более чем двухметровой дуге, до какой-то совершенно непредставимой скорости, до едва уловимого глазом высверка в одиноком солнечном луче в полутёмной мастерской…
Клинок полуторника ударил концом горизонтально в середину моего меча. И мой — улетел. В стенку мастерской. С хрустом. Двойным. Второй — когда клинок вошёл в стеновое бревно. А вот первый хруст…
— Глянь, Иване. Если держать цельно-оцельный меч крепко, то ломается хвостовик.
В губках моих тисок осталась рукоять меча, в которой был виден серенький излом. Артёмий внимательно его разглядывал, потрогал пальцем. Потом язвительно хмыкнул, передразнивая мою интонацию:
— Нормальный меч. Ага. Из нормального оцела.
Посмотрел на моё, несколько испуганное, лицо и принялся объяснять:
— Когда вот такой мечник (он кивнул в сторону Якова) бьёт вот таким мечом (Яков, внимательно разглядывающий свой меч, хмыкнул и убрал его в ножны), то спастись — невозможно. Только убегать. Если держать жёстко… — сам видишь. Если держать мягче — собственный меч ударит тебя в лоб. А его клинок — догонит и добавит. Щит — прорубит. Кольчуга… пробьёт четыре слоя.
Дон Румата как-то по пьяни рубил на спор чучело, одетое в двойной соанский панцирь. Так это семечки! Четырёхслойную кольчугу… А как же…? Это же броня! Она ж должна защищать!
— Ну что ты, Ваня, в самом деле! Никто не носит защиту от прямого полного удара. Брони помогают от удара слабого, скользящего, стрела на излёте, клинок плашмя… Если добрый мечник добрым мечом в тебя бьёт — надо уворачиваться. Или мечнику помешать. Чтобы он не смог в полную силу ударить. Иначе — покойник.
По смыслу понятно: обычная пехотная каска защищает от осколков на излёте, но не от выстрела в упор. Броник первого класса держит Стечкина, но не пулю из СВД. Пятого класса — СВД держит. Но не очередь из «Утёса». Т-34 — держит крупнокалиберный, но пробивается 88-мм пушкой «Тигра I» с двух километров. Если не успевает увернуться.
— Уворачиваться — это уметь надо. Не только железом махать, но и думать. Дурень — сразу покойник. К примеру, батюшка твой давеча разговором своим в тебе гордость горячил. Был бы ты глупый — упёрся бы в гордыне твоей. Стоял бы на месте. А это — смерть.
