Мюллер раздраженно потряс головой. Все дело в предстоящих переговорах, будь они трижды прокляты!
Сейчас, когда весь мир с нетерпением ждет мирного урегулирования в Южной Африке, деятели АНК проявляют такую же мягкотелость, как и Хейманс сотоварищи. Они пытаются отменить наиболее решительный удар со стороны военного крыла АНК, скорее всего опасаясь, что даже его успех может обернуться против них самих. И они, конечно же, правы. Хитрые свиньи!
Он едва не улыбнулся, подумав о том, как воспринял решение об отмене операции начальник разведки АНК. Вряд ли Сезе Лутули был доволен своими хозяевами в этот момент.
Мюллер поднял глаза от захваченного списка и посмотрел на крупнозернистую черно-белую фотографию, прикрепленную кнопкой к стене как раз возле его любимой акварели. На фотографии, сделанной тайно одним из глубоко законспирированных южноафриканских агентов, был запечатлен Лутули, самодовольно вышагивающий по улицам Лусаки в окружении неизменной охраны. Мюллер специально повесил ее на виду, полагая, что постоянное лицезрение врага поможет предвидеть его действия и поступки.
К тому же для черного Лутули был даже симпатичен: высокие скулы, орлиный нос, пронзительные, хищные глаза. В общем, достойный противник.
Мюллер попытался выкинуть эти мысли из головы. У него были более неотложные дела. Через громкоговоритель селектора до него доносилось тяжелое дыхание Рейндерса, ожидающего дальнейших указаний.
Что же делать? Если сейчас ничего не предпринять, то пройдет как минимум полгода, прежде чем АНК снова отважится запустить «Нарушенный договор». Но разве можно так далеко заглядывать в будущее? В нынешней политической ситуации полгода равносильно вечности. Неизвестно, будет ли Карл Форстер через полгода министром правопорядка. Переговоры могут к тому времени еще не закончиться. Несмотря на все меры предосторожности, может произойти утечка информации относительно документов, захваченных в Гавамбе. Да может случиться все что угодно!
Мюллер покачал головой: у него нет выбора. Если сейчас операция «Нарушенный договор» будет отменена, то будут упущены уникальные возможности, которые она сулит АДС, Форстеру и лично ему, Мюллеру. Этого нельзя допустить! Он прочистил горло.
— А этот Мбеки успел кому-нибудь передать свое сообщение?
— Нет, сэр, — в голосе Рейндерса звучала уверенность. — Он выходит на связь по вечерам. Скорее всего, до этого времени он не будет и пытаться передать кому-то сообщение.
— Прекрасно. — Мюллер даже не позаботился о том, чтобы скрыть облегчение. У него еще есть время перекрыть этот канал связи. — Слушай внимательно, Пол. Немедленно отключи все телефонные линии в доме Мбеки и в ближайших окрестностях. К пяти вечера все телефоны на шесть кварталов вокруг должны быть мертвы, как Джозеф Сталин. Задание ясно?
— Так точно, господин директор, — последовал немедленный ответ.
— Вот и хорошо. И пусть мне в течение часа позвонят двое наших лучших «подопечных» из Соуэто. Мне потребуются их услуги.
БИЛА-СТРИТ, СОУЭТОНтато Мбеки вот уже в сотый раз подносил к уху телефонную трубку. Ни звука. Гробовое молчание. Нет даже обычного гудка.
В отчаянии он швырнул трубку на аппарат. Полученное им сообщение просто необходимо сегодня же вечером передать дальше. Ждать больше нельзя, надо попробовать позвонить откуда-нибудь еще. Может, из школы или от кого-нибудь из учителей, у кого работает телефон.
Мбеки надел пиджак — на улице было по-вечернему прохладно — и вышел из дома. Солнце село, и Соуэто погрузился во тьму. Лишь несколько тусклых фонарей горели в черной, как смоль, ночи, но и они были окутаны дымом, поднимавшимся из труб домов, отапливаемых углем.
Он приподнял воротник и пошел к школе, осторожно обходя кучи мусора, валявшегося прямо под ногами.
А ярдах в ста вниз по улице в маленьком, обшарпанном «фиате» сидели двое молодых африканцев, проявляя явные признаки беспокойства. Они ждали уже больше часа, постепенно начиная замерзать — становилось холодно.
Эти двое и были «подопечными» — так южноафриканские спецслужбы называли мелких воришек, коллаборационистов и отъявленных головорезов, которых они использовали для грязной работы в черных пригородах. Они были удобны, послушны и, что самое главное, абсолютно неуловимы. Совершаемые ими преступления можно было легко свалить на разбушевавшиеся банды молодчиков, которых хватало на улицах тауншипов.
Шофер повернулся к своему более молодому и низкорослому напарнику.
— Ну, что? Этот?
Молодой человек опустил бинокль, в который наблюдал за домом Мбеки, и сказал:
— Это учитель. Сомнений быть не может.
— Пора. — Загудел мотор, и машина плавно отъехала от обочины. Водитель изо всех сил надавил на педаль газа. Всего за какие-то несколько секунд «фиат» развил скорость шестьдесят миль в час и, не включая фар, понесся по темной улице.
Мбеки не успел даже оглянуться, когда автомобиль на полной скорости врезался в него, размозжив ему череп и отутюжив колесами. Когда соседи выскочили из домов, доктор философии Нтато Мбеки, один из самых многообещающих учителей Соуэто, лежал, бездыханный, в луже собственной крови на грязной и пыльной Била-стрит.
Поскольку свидетелей не нашлось, усталые полицейские лишь зафиксировали его смерть, как еще одно нераскрытое преступление.
Вместе с его жизнью был прерван и сигнал приостановить осуществление операции «Нарушенный договор».
Глава 3
«НАРУШЕННЫЙ ДОГОВОР»
Загородный дом Карла Форстера стоял в самом центре обширного поместья, где были и пастбища, и загоны для скота, и поля под пшеницей, к этому моменту уже убранные. Его батраки и работники жили в скромных, построенных рядами домиках и больших бетонных бараках, облепивших склон холма чуть ниже хозяйского дома. Сам хозяйский дом был небольшой, неброский, с толстыми оштукатуренными стенами и узкими окнами, что позволяло зимой сохранять тепло, а летом — прохладу.
В кабинете Форстера собралось двадцать человек. Большинство были одеты как для пикника, хотя кое-кто приехал прямо с работы, и на них были темные костюмы с галстуком. На двоих — военная форма. Некоторые держали в руках бокалы, но чувствовалось, что они лишь пригубили напитки. Все присутствующие пребывали в спокойном ожидании, обратив к своему лидеру серьезные, вопрошающие лица.
Несмотря на тихую музыку в стиле кантри, играющую во дворе, и доносившиеся с улицы запахи барбекю, вряд ли кто-нибудь мог принять эту встречу за дружескую пирушку. От стоявшего у камина высокого человека с твердым взглядом исходила, наполняя всю комнату, непоколебимая решимость любой ценой добиться своей цели.
Форстер с удовлетворением разглядывал собравшихся. Все они составляли его тайное окружение, и у каждого была безупречно чистая родословная. Каждый разделял его стремление во что бы то ни стало спасти ЮАР от кошмара правления черного большинства и бесконечных племенных распрей. И каждый из них занимал ответственный государственный пост.
Форстер еще некоторое время хранил молчание, чувствуя, как нетерпение собравшихся нарастает. Это играло ему на руку: необходимо было держать их в постоянном напряжении. Внутреннее возбуждение только придаст дополнительную значимость его словам. Он взглянул на Мюллера, который ждал его сигнала. Тот молча кивнул и закрыл дверь. Отчетливо послышался щелчок замка. Можно было начинать.
— Друзья, я перейду прямо к делу. — Форстер говорил отрывисто, подчеркивая тем самым значимость момента. — Наша любимая родина оказалась сейчас на краю пропасти.
Все в знак согласия закивали головами.
— Хейманс и его клика трусливых предателей наглядно продемонстрировали, что собираются продаться коммунистам, черным и всяким там иностранцам! Мы все имели возможность убедиться, что они готовы сложить оружие. Сейчас уже никто не может этого отрицать. И всем ясно, что задуманные ими переговоры с АНК — первый шаг на пути предательства интересов нашего народа.
Все снова закивали, Мюллер в том числе, хотя он с трудом сдерживал циничную усмешку — настолько вольно Форстер интерпретировал действительность. Сам Мюллер сильно сомневался, что Хейманс серьезно рассматривает возможность полного отказа от белого правления в ЮАР. Впрочем, преувеличение имело свои положительные стороны: ведь даже смутный намек на то, что правительство готово смириться с полным поражением, вызвал среди воинствующих правых в ЮАР приступ ненависти и гнева, — настроение, которое со временем поможет Форстеру навести порядок в стране. А уж Мюллер-то знал, что это время не за горами. Что оно очень близко. Он снова сосредоточил внимание на страстной обличительной речи своего патрона.
