столь непоседливы, при вашем-то, простите, возрасте. Будто и не отдыхаете никогда. А как же общечеловеческие радости? Вживаться надобно в наш мир. Отчего бы вам не подыскать женщину? Можно-с даму под стать возрасту – хорошую, добрую…
– Обеспеченную, одостаченную… – усмехался в дым Гладков.
– При желании… и тех материальных средствах, коими вы располагаете, можно и молоденькую, хм… курсистку, что с радостью примет дворянство и беззаботную жизнь подле законного супруга. Сделав вас счастливым в браке.
Прозвучало это на домыслие, дескать: «вот так, как счастлив я», и Александр Алфеевич спешно замаскировал очередным клубом дыма скептическую усмешку: «А всё ли там так хорошо в отношениях Ники и Аликс? Ходят слухи, что охладел немного венценосный к своей венценосной.
Да и правильно бы! Для монарха семья и любовь – это непозволительный груз. Испокон веку мы считали, что женщины служат сопутствующим придатком к нашим мужским взглядам на вещи. Так было, так и есть, если не забывать, что они ведут свою извечную игру, что навязала им сама природа.
А мы? Вот уж действительно – взяв свою девушку за грудь, наслаждаешься иллюзией, что у тебя всё схвачено. В то время, как с женщинами (там, где царят эмоции) никогда нельзя быть до конца ни в чем уверенным. Тем более зная и помня, к чему пришла эта прибабахнутая дамочка в истории с Распутиным. Мда-а. Охладеть-то он охладел, но, по-видимому, немочка потихоньку отвоёвывает свой статус-кво обратно».
– Так что скажете? – подстегнул величество.
– Все определения моего быта упираются в работу. Но ход ваших мыслей, с подачи Евгения Никифоровича, мне понятен.
Упоминание генерал-лейтенанта Ширинкина, начальника секретной службы императорской охраны, немного напрягло самодержца.
– Ну-ка, ну-ка?!
Гладкову сразу подумалось: «А что тут ”ну-ка, ну-ка?” Одомашнить, оправославить непонятных и пугающих пришельцев, а кого и заприсяжить. Да и чёрт бы с ним, на самом деле, коль деваться некуда».
Но ответил с заминкой, подумавши:
– На ледоколе экипаж – сто с лишним здоровых лбов. Мужчины в самом расцвете, так сказать. Сидеть в железной коробке долго, несмотря на весь её комфорт, – чревато. Рано или поздно начнутся нервные, психологические срывы. Лекарство от этого – работа…
– Служба, – подсказал Николай.
– …смена мест, – Гладков даже не моргнул, – просто «берег» – для моряка сойти в увал на берег это ещё та отдушина. И конечно же женщины. Но здесь кроется своя опасность. Постель сближает, мужчины размякают, подпускают слишком близко (ах, как хотелось ляпнуть – «позволяют манипулировать собою»), тут и до разбалтывания «откуда ты и кто ты есть» недалеко.
– Стало быть, вы с Ширинкиным этот щекотливый вопрос также обсуждали?
– Намедни, – слегка потупился Алфеич, подозревая, что немного проболтался – разговор был сугубо экспромтный и приватный, но генерал-лейтенант, без сомнения, должен был доложить царю.
«Видимо, что-то у него не срослось. Как бы император не подумал, что за его спиной делают делишки».
– Посему? – Романов будто нависал своей настойчивостью. – Бордели, пардон? Или агенты в юбках? Насколько знаю, в жандармском отделении подобные гурии имеются. Не в нужном количестве, к сожалению. Кто ещё поедет в северную глухомань?
– Тем не менее для экипажа, помимо размещения и проживания на берегу, следует озаботиться неболтливыми… и желательно добропорядочными девицами.
– Что само по себе противоречит друг другу.
Гладков лишь пожал плечами – император практически точь-в-точь повторил вердиктные слова Ширинкина. Да и почти все остальные незамысловатые варианты… забыв, пожалуй, лишь северных саамских «красавиц».
В общем, иногда в августейшем расписании находились свободные минутки для вот таких, вольного характера бесед. Тот разговор, правда, так пока и закончился ничем.
Немного посветлело. Поселение осталось позади, кавалькада выехала на просёлочный простор. Александр Алфеевич ненадолго отвлёкся на вид из окна и вновь вернулся к перспективам:
«Получается, что такие побочные и второстепенные вопросы в организации работы и обустройства экипажа ”Ямала” на севере могут оказаться самыми проблемными. Потому что приказным порядком их не решить. А если к этим матримониальным узостям (на сто рыл) присовокупить аспекты секретности, задача становится вообще нетривиальной».
Размеренность мыслей прервали громкие голоса, стук копыт, конское ржание и замедление хода. Оказалось – казачий разъезд, остановивший эскорт и экипаж для проверки документов.
– Теперь будут тормозить через каждую версту, – недовольно, но понимая необходимость подобных мер, ворчливо пробормотал Алфеич, доставая портмоне с документами.
Любой пребывающий в окрестности, относящиеся к Царскосельскому дворцовому правлению, был обязан предстать перед сотрудником Регистрационного бюро, дабы подтвердить свою личность.
Гладков имел особый статус, но это не отменяло сверку фотографии на пропуске с предъявителем.
А с началом первых революционных выступлений плотность дозоров и пикетов вокруг загородной резиденции императора увеличили в разы.
* * *
Обеспечение охранного порядка по ведомству Царскосельского дворцового правления вменялось в обязанность коменданта, но лично за безопасность императора отвечал Ширинкин, которому были подчинены пехотная рота, железнодорожный полк, дворцовая полиция, казачьи конвои и недавно созданный Особый отряд охраны.
На самой дворцовой территории (семьдесят гектаров земли) дополнительно несли службу агенты в штатском, парковые зоны сторожили специально обученные собаки, по внешнему периметру располагались усиленные караульные посты и пеше-конные пикеты.
Что характерно, Николай II отнёсся к подобным мерам безопасности (как и к своей лично) немного скептически и почти безразлично. Но возражать не стал.
Охрана при всей своей многочисленности внутри периметра старалась быть недокучливой. И это почти получалось, если привыкнуть к её постоянному «глазу». Днём можно было часто видеть гуляющих царских детей – девочки под присмотром нянек ежедневно выбегали на прогулки. Единственное, что осень быстро изгоняла их, озябнувших, с лужаек и аллей.
Сам Николай совершал свои моционы, как правило, с раннего утра.
Иногда помятый бессонницей Алфеич видел его размытую туманом фигуру в глубине парка. Но бывало, в редкие по октябрю ясные дни государь прогуливался и со своей семьёй, и тогда пышная платьем императрица, присвоив себе локоть монарха, шествовала рядом.
Встречные учтиво раскланивались. Венценосные благосклонно принимали эту учтивость.
Официальную жизнь Царского Села, кроме штата Высочайшего двора, представляли учреждения министерств и уделов, внутренних дел, юстиции, управления землеустройства и прочие.
Столичные и другие имперские чиновники, министры и высокопоставленные военные при необходимости личного доклада или получения инструкций были вынуждены всякий раз проделывать пусть сравнительно недолгий, но со всеми сопутствующими неудобствами путь.
Император принимал, чередуя и совмещая партикулярные платья и генерал-адмиральские мундиры. Меняя в собеседниках не особо милуемого Витте на перспективного Столыпина, выслушивая вещания великих родственников (князей), приглядываясь к новым назначенцам… и к старым – например, вернули на службу С. В. Зубатова, у которого была своя, профессиональная, но, скажем, гибкая метода работы с революционными элементами [20].
Сама
