наемники оказались неопытными, плохо обученными, а то бы их всех покрошили бы на месте.
Видя, что ужин готов, десятник дал команду садиться за еду. Ратники, несмотря на голод, садились за котел нехотя. Поначалу, когда оставались домашние припасы, было полегче, но как сели на казенные харчи, сразу стало плохо. И не ели бы такое дерьмо, но не от голоду же умирать.
Дмитрий перед ужином из последних сил по какому-то наитию побрился, вдруг Петр вызовет. Шанс не такой маленький. И ничего, что раненый. По этим временам – царапина.
Потом сел со всеми ужинать, подумал, опустошая свою миску, что мучаться осталось немного. 19 ноября под Нарву явится молодой Карл ХII и отбросит эту орду, которая называется Русская армия. М-да, армией можно было назвать только гвардию, а остальные до нее дотягивали с большим трудом.
А, кстати, 19 ноября – это по старому стилю или по-новому? Разница-то почти две недели. Как бы не лопухнутся. А то забыл уже. Учился-то давно. А ошибка здесь стоит дорого – жизнь. Или хотя бы пленного немца потеряет. Как = никак добыча! Ишь, как кашу с соленой рыбой наворачивает. Теперь можно поверить, что питался плохо, если кашу, в которой встречается всякая дрянь типа мышиных фекалий, древесного сора и гальки, приправленной вонючей балтийской салакой, которую давно пора выбрасывать, жрет, как изысканный боярский деликатес.
А ему, как и остальным русским, кусок в рот не лезет. Поймать бы интендантов, или как они сейчас называются, и накормить этой кашей. Свиньи!
– Кистенев Дмитрий! – около костра вновь вырисовался знакомый преображенец, – быстрей со мной. Его царское величество тебя зовет!
Царь – это серьезно. Помазанник божий! Кроме иронии по поводу старого титула еще с советского времени, сейчас это означало для этого времени еще и неограниченную власть. Петр ее имел и вовсю использовал, проводя свои радикальные реформы. И обычному сыну боярскому, мелкому дворянину надо птицей лететь, когда царь зовет.
Вот только Дмитрий даже на ноги еле встал. Какой там бежать, дойти бы! Десятник отреагировал мгновенно. Царь зовет!
– Никита, помоги дойти человеку, – приказал он, подумав, – и обратно проводи. А то упадет от слабости.
Преображенец немного потоптался, норовя поторопить Дмитрия, но потом передумал. Хорошо видно было, что сын боярский, мягко говоря, не здоров. Не умер бы еще?
– Ранен, – уточнил он, – дойдешь?
– Сегодня ножом досталось от ворога, – вместо него ответил Никита, – не сильно, но крови много вытекло.
– Тогда вы идите потихоньку, – заторопился гвардеец, – а я поспешу сказать, что идет. А то влетит. Государь гневлив сегодня. Сначала бьет, а потом спрашивает.
Дмитрий только махнул рукой. На коне бы поехать, да кто же верхом к государю ездит. Это лишь боярам разрешено, да приближенным людям. Саше – человеку ХХI века – это казалось дикой несправедливостью, но Дмитрий считал ее богом данной ситуацией. Крестьянин пахал землю, подчинялся всем и за это был защищаем, они – дети боярские – боролись с врагом внешним – с теми же шведами, а иногда врагами внутренними – распоясавшими разбойниками. Подчинялись боярам и через них царю. Жили они лучше, чем крестьяне, но могли погибнуть в любом бою.
А выше всех были царь с думою и ближними боярами, которым богом было дано всех пестовать и руководить.
И в природе также. Ибо разве должен мизинец обижаться, что им командует рука, а рука, в свою очередь не должна обижаться, что над нею довлеет голова. Тоже философия, хотя и какая-то извращенная для гуманного ХХI века.
Так, рассуждая и опираясь на Никиту, Дмитрий кое-как добрел до царской ставки, расположенной невдалеке от лагеря дворянского ополчения. Окружали ставку гвардейские полки, охрана здесь была налажена более строго, хотя тоже очень по-русски.
Уже и прошедший перед ними их же товарищ предупредил гвардейцев о двух дворянах, шедших к царю и дал им подробную характеристику. Тем более, уже и в разговоре стало понятно, что это никакие они не лазутчики шведов, а природные русаки. Но все равно охрана не пропускала. Не положено!
Как водится, разлаялись вдрызг, да так, что на шум от царской ставки явился знакомый поручик, логично предположив, что это нужные люди. Принялся разбираться, дав на орехи и охране, и дворянам. Получив энергичное внушение со стороны командира, пусть и не прямого, но из числа своих, гвардейцы сдались. Но опять же не до конца, потребовав сдать все оружие, которое у них было, напирая на то, что перед царем надо быть обязательно безоружным. Вроде бы разумно.
Однако дворяне взвыли в два голоса, прекрасно зная, что потом выручить назад оружие будет невозможно. Точно для себя отберут.
Или, в крайнем случае, дадут плохонькие клинки и радуйся. А сабля у Дмитрия была хорошей, княжеской, вроде бы даже персидской работы, объясни потом князю Александру Никитичу, что не с пьяну потерял, а нехорошие люди посодействовали.
Поручик, поняв потайной смысл продолжающейся ссоры, быстро ее замял, пообещав охране, что оружие будет у дворян взято непосредственной царской охраной. А остальные не вашего умишка дело. Будете умничать, вообще без голов останетесь. Хотите, чтобы Петр Алексеич пришел? Придет! А потом сами будете страдать.
Спорить было больше не о чем, да и поручик начал, стоя на месте, изображать интенсивный бег. Царь требовал Дмитрия немедленно, а его задерживали.
Этот довод был признан решающим, связываться с самодержцем никто не хотел, и их отпустили в надежде, что дворяне получат хорошую взбучку и им не придется чувствовать себя обиженными.
Вопреки дошедшим до них слухам, Петр Алексеевич был в хорошем, или, по крайней мере, неплохом настроении. То ли уже отошел, то ли несколько стаканчиков вкусной гданьской водки ему помогли, но дворян он принял приветливо.
– И вам хорошего, – ответил он на приветствие и тут же велел принести табурет Дмитрию, поскольку нездоровье его было видно сразу. А раз уж за царя пострадал, сделать послабление!
По российскому дворцовому уставу сидеть в присутствии царя детям боярским было запрещено, но царь, побывавший в Европах и давно водивший знакомства с немцами, прежними церемониями пренебрегал. Дмитрий и Никита, по провинциальной молодости, а Саша по традиции ХХI века – тоже. И Дмитрий, не чинясь, сел.
– В немцах где был? – на ломаном немецком спросил Петр, одобрительно глядя на побритое лицо дворянина. По молодости он, впрочем, и в последующие годы, желал все сразу и много. Внешнее изменение русских особенно меняло их на западный манер. Может, поэтому люди не торопились меняться бородами. Даже Никита остался волосатым. Дмитрий же побрился и уже это
