— Уже не за что. В той версии истории Захарченко дружил с Артуром Кларком, мировой величиной в фантастике.
— Знаю Кларка, читал. И что, за такую хрень погнали?
— Кларк начал публиковать в «Тэ-эМ» главы своего нового романа. И через какое-то время кто-то ушлый разглядел, что все русские герои романа носят имена диссидентов из «Московской Хельсинской группы». А потом еще и оказалось, что роман посвящен Игорю Леонову и Дмитрию Сахарову. Сахарову, который невыездной!
— Ха! Это не углядел кто-то ушлый, а определенные русские фамилии вашему Кларку подсовывал нарочно конкретно ушлый чел. Идеологическая диверсия, как ни крути.
— Вот и в ЦК так решили. И погнали нашего Захарченко поганой метлой отовсюду.
— А ты, значит, отговорил?
— Ну да, нашел возможность влезть почитать редактуру. Целая спецоперация вышла. А потом Василию Дмитриевичу пальцем ткнул в строчки и показал, что его подставляют.
— И поверил?
— Сначала нет, но публикацию придержал. А после получения третьей главы всё окончательно подтвердилось — одна фамилия совпадение, а три уже система.
— Дай угадаю: благодарный Захарченко замолвил словечко за тебя в МГУ.
— Ну да. А что, было бы лучше, если бы как в прошлом варианте вышло?
— Да нет, не лучше. И часто ты так вторгаешься в ход мировой истории? — Если верить выражению лица этого Жоржа, он на самом деле верит в услышанное. Блин, как там у Булгакова: «Говорить правду легко и приятно». Дмитрий-Михаил даже облегчение испытал от того, что теперь есть человек, которому можно сказать всё.
— Минуточку, а Иван скоро придёт?
— Нет, ластики сейчас товар такой, что не меньше двух часов искать придется. Побегает еще.
— То есть, вы там у себя заранее знали?
— Знали. Вернее предполагали, что ты или кто-то из твоего окружения путешествует во времени.
— Какое там! Не путешествую, а был брошен сюда после смерти.
— Брошен или заброшен? Я повторяю свой вопрос: как часто ты так вторгаешься в ход мировой истории?
— Никогда! Вот честное комсомольское — никогда! То есть один раз.
— И что, всё настолько хорошо, что ничего не хотелось поменять?
— Кто я такой, чтоб что-то менять. Ни инструментов, ни способов. Честно говоря, и желания нет особого. Всё равно законы истории таковы, что изменить ничего нельзя от слова «совсем». Просто ваша организация мыслит узко в парадигме качелей коммунизм-социализм, белые-красные, хорошо-плохо… А мир сер, грязища, холодища. Если не под протокол, я видел, как живут люди при капитализме. Так вот, нормально они живут. Но я от своих слов сразу отказываюсь!
— Понятно, живешь для себя, решаешь свои проблемы, устраиваешься в жизни.
— Да. А кто сказал, что плохо жить для себя? Если все будут жить для себя и вкалывать как положено на себя, то мир станет лучше и чище. — А вот теперь стало совсем легко. И плевать, что после этого признания будут с ним делать комитетчики, зато высказался вслух!
— Угу.
Ничего не происходит,
Ничему-то я не рад,
Ни о чем не беспокоюсь
И не в чем не виноват.
Не замечен в конокрадстве,
В воровстве не уличен.
Никому не продал душу
И ничем не увлечен.
Ни с рогаткой на медведя,
Ни в бандиты с кистенём.
И не ветер в чистом поле,
И не по лесу огнём.
— Это чьи стихи? Не попадались.
— Так я и не публиковался, не всем же свои строки на скрижалях вырезать. Кто-то их кидает в вечность.
— Твои стихи? Ну да, это у вас комитетчиков профессиональное. Ваш же Андропов тоже баловался поэзией. Только зачем мне их было читать?
— Да так. Мне стала понятна твоя жизненная позиция, Корчагин. Вот и всплыл стишок. Или как тебя величать теперь, раз ты не Корчагин и не Миша?
— Да привык уже к Корчагину. По паспорту я он.
— Ладно, не пропадай, не удивляйся, когда снова заскочу в гости или вызовут к нам.
— А это обязательно?
— А как же! Ты сейчас еще и подписку о неразглашении подпишешь. Понимать должен, информация секретная. Вся твоя башка, вернее её содержимое — секретная информация. — И капитан на самом деле достал из дипломата, стоящего у его ног, заполненный бланк. — На, я уже всё заполнил, тебе только роспись поставить. Можешь даже прочесть, что подписываешь.
— Да я и так ничего никому не скажу. Раньше как-то молчал без вашей подписки.
— Раньше вы гуляли сами по себе, а теперь что? Теперь вы будете гулять с присмотром. — Милославский среагировал на недоумение на лице Михаила. — Это мультфильм такой, про удава, мартышку и попугая со слоном. Темнота! Блин, что за попаданцы пошли, советских мультфильмов не знают.
— Знаю, просто забыл. Давно мультики не смотрел.
— Ну и зря, я до сих пор смотрю.
— Поживи с моё, Жорж, тоже скучным станешь. Мне в момент смерти полтинник уже стукнул. Это я выгляжу как молодой, а внутри рассудительный циник.
— И эгоист. Неважно, сколько тебе лет, эгоистами не становятся, ими рождаются.
— Ой, пошла пропаганда! Извини, не удержался. Просто ты не представляешь, каково это. Стой, а ты сказал «интернет»…
— Это ты сказал, а я повторил за тобой. Тебе теперь много чего рассказывать придется. Думал, одной статьей про будущее отделаешься? Хрена два! Работать будешь как папа Карло.
И тут Корчагин понял, что он конкретно попал! Что то «сотрудничество» с КГБ, от которого он бежал как черт от ладана, теперь покажется лёгкой прогулкой в магазин за хлебом. Эти… они же теперь с него живого не слезут, пока не затянут страну в коммунистический рай. А поскольку сие невозможно, то будут хлестать кнутом, пока
