пролившей его костюм несколько капель вина. И его папику пришлось мало того, что платить компенсацию за лечение, так еще и ездить лично извинятся к хозяину казино — не за выбитые зубы «халдейки», конечно, а потому что имел место скандал в приличном заведении. А уж ссоры с однокурсниками...
Еще краем уха она слышала, что из колледжа в чинной благопристойной Англии его выперли, когда он ни за что ни про что избил сынка какого не то лорда, не то пэра.
— Сейчас, — бормотал Андрей, суя руку за отворот пальто и заставляя этим движением напрячься всех полицейских. — Щас я, вот, звякну бате... — Он выхватил из-за пазухи второй мобильник, но так и не успел набрать не единой цифры.
Стоящий рядом с офицером солдат ударил его по руке, и тонкий изящный «Сименс» полетел на асфальт. Прямо к ногам лейтенанта. Тот брезгливо отпихнул его ботинком, но что-то не рассчитал слегка — и хрупкая игрушка, чуть слышно хрустнув, погасла.
Несколько секунд Андрей даже не со злобой, а с каким-то недоумением взирал на человека, так обошедшегося с его собственностью. Видимо, он уже давно не сталкивался ни с чем подобным — да и кто в этом мире мог так обойтись с сыном почти что олигарха? Небожителя!
— Ну все, — наконец выдохнул он, кусая тонкие губы. — Хана тебе, сапог!.. — и новая порция отборной матерщины обрушилась на окружающих. — Хана тебе, жертва пьяного акушера! Да этот мобильник стоит больше, чем ты со всеми потрохами! Грохну козла... За базар реально положу в грунт пидораса... Ненавижу, б...ь, быдло! Затрамбую всех, х... вам в грызло... Да я тебя ........ и отца твоего, и мать ....... и сестру .....!!!! Ненавижу-у-у!!!
Он совсем потерял человеческий облик, этот сынок таможенного генерала. Казалось, что сейчас Андрей встанет на четвереньки и вцепится стоящему столбом лейтенанту в ногу, как взбесившийся пес. Или сразу в горло...
Богу, истории или судьбе было угодно, чтобы именно сейчас и здесь встретились эти два человека. Оба — достойные дети своего отвратительного и несчастного времени.
Лейтенант Торопцев стоял перед беснующимся мажором, но думал совсем не о нем. Он вспоминал сейчас свою сестру, Машу...
Вспомнал, как видел ее последний раз живой — счастливую, лучащуюся счастьем своих двадцати трех лет и будущего материнства, встречающую его, любимого братца, на пороге старой маминой квартиры. Пришедшего с войны старшего брата.
Тогда, при одном взгляде на ее милое личико, он тогда как раз вернувшийся из очередной командировки на вновь воспалившийся Кавказ, забывал и обо всех треволнениях, и о тяготах службы...
Но вспомнил он и телеграмму, полученную ровно через десять дней. Телеграмму которой до самого конца, до приезда в родной городок, до того момента, как... не хотел верить.
Акты экспертизы, одного из которых хватило бы любому честному судье для приговора...
Угрюмо отводящих глаза гаишников...
А потом — грубое квадратное лицо хорошо упакованного мужика, за спиной которого кабаньими тушами торчали два телохранителя, грозных на вид, но с которыми он мог бы справится без труда. Папашу «гражданина Николаева Н.Н.» «совершившего в результате грубого нарушения правил дорожного движения наезд на гражданку Трофимову М.Н. повлекший за собой смерть потерпевший вследствие полученных травм». И его вкрадчивое предупреждение: «И не вздумай там, лейтенант, чего насчет сына моего подумать — у тебя ж еще две сестры и тетка с племянниками... «
Господи, как он их ненавидел! Как бессонными ночами строил планы мести — один страшнее другого. Как в алкогольном бреду проклинал Бога, и призывал в отчаянии Врага рода человеческого — пусть поможет ему раздавить этих гнид, и забирает его душу нафиг на веки вечные! Как радовался ранней смерти отца — ведь тот не успел увидеть, так и не узнал его мерзкого бессилия...
И вот сейчас перед ним стоял не просто наглый представитель той самой «золотой молодежи». Перед ним стоял убийца его сестры и ее так и не родившегося ребенка, правда неузнаваемый, но он — точно он. Стоял его наглый самоуверенный живоглот-папаша, стояли все хозяева и их детки, все отребье, сколько его ни есть на Руси.
...Похолодев, Лена различила в глазах лейтенанта то самое выражение, какое появлялось у ее отца, когда мать в очередной раз возвращалась из очередного загула через два, три, пять дней — опухшая, смердящая перегаром и немытым телом, с синяками под глазами, в кое-как застегнутой одежде, под которой иногда не было нижнего белья. С таким точно выражением отвердевшего вмиг лица ее отец кидался на мать с кулаками, и бил, бил, бил — зло, страшно, без жалости и пощады.
Она хотела закричать, предупредить — но о чем? Да и страх чего-то неизбежного, чего-то уже случившегося парализовал ее. И она могла лишь сжиматься в ужасе от того то сейчас неминуемо произойдет.
И оно произошло.
Тихо, но страшно всхрапнув, лейтенант вдруг рванул с плеча автомат, перехватывая его поудобнее... А потом... Одним резким и мощным движением, со страшной силой впечатал металлический затыльник в лоб, в висок так и застывшего с открытым ртом Карпунина, заставив уйти в череп, как показалось перепуганной девушке на целую ладонь. Что-то фонтаном брызнуло из-под металла, горячими капельками упав на замерзшую девичью щеку, перезрелой сливой лопнул глаз в левой глазнице Андрея и наследник компании «Карпунин и партнеры», мнящий себя бессмертным и неуязвимым, рухнул на обледенелый асфальт. Вернее, рухнуло одно его тело, потому что сам Андрей Николаевич Карпунин, двадцати трех лет от роду, аспирант Высшей Школы Экономики, сын генерала таможенной службы и внук олигарха средней руки, умер мгновенно — почти сразу после того, как обожженное морозом стылое железо раздробило череп, а мозг, апгрейженный всяческой премудростью в Оксфорде и Сорбонне, привыкший ворочать на бирже миллионами, и мыслить в категориях рынка, финансовых потоков и макроэкономики, изрядно уже отравленный наркотиками, превратился в кусок мертвой биомассы, напичканной обломками костей.
Первым среагировал стоявший метрах в трех от лейтенанта мент— тот самый, презрительно кривившийся. С места прыжком он подлетел к офицеру, вырвал автомат, а потом плотно обхватил, как бы обнимая. Проведя этот «вяжущий» специфический прием, когда руки оказываются прижаты к телу, он выкрикнул что-то... Но потом вдруг отпустил лейтенанта, посмотрел ему в лицо, и как-то странно махнул рукой.
Взвыв как раненная волчица, Элеонора рванулась куда то, но стоявший сбоку омоновец почти без размаха ударил ее носком ботинка точно между ног. Ударил видимо чисто рефлекторно — такой прием больше эффективен против
