Ознакомительная версия.
Олегу Константиновичу понравилась не сама цитата — и Сенеку, и многих других мыслителей последних двадцати веков он тоже знал неплохо. Ему понравилась уверенность и, как бы это лучше сказать, бестрепетность молодого офицера. Какой-никакой, а всё ж Великий князь рядом сидит, и чины у них на целый просвет отличаются[28]. Неужели уже тогда Чекменёв разглядел в почти обычном штаб-офицере будущее Величество? И рискнул?
Не вдаваясь в подобные психологические тонкости, спросил он у поручика одно: «А ты уверен, что сам можешь быть человеком, понимающим, какие донесения ложны, а какие — нет?»
И получил ответ из того же самого текста: «Я уверен только в одном — всегда говорил и буду говорить именно исходя из „внутреннего убеждения“. Насколько оно совпадёт с „объективной истиной“ — ручаться не могу. Но, по крайней мере, тот, кто меня услышит, будет иметь возможность сопоставить моё мнение со своим. И с фактами…»
Поручик Чекменёв курил, по привычке разведчика в кулак, выпускал дым в костёр, смотрел на обшарпанные носки своих сапог. Над головами шумела под ветром-баргузином забайкальская тайга, на сотни вёрст вокруг — цивилизационная пустыня. Карабин на боевом взводе лежал справа, на расстоянии вытянутой руки, расстёгнутая кобура нагана — на ремне слева. Над костром закипал закопчённый чайник, неподалёку переговаривались казаки и всхрапывали кони.
Два офицера, не могущие даже на сутки вперёд провидеть свою судьбу, вдруг одновременно подумали о чём-то очень далёком и, скорее всего, несбыточном. Так в этом и есть истинный смысл жизни мужчины и солдата — думать о несбыточном. И надеяться, само собой.
— А ты возьмёшь на себя такую тяжесть? — вдруг спросил Олег.
— «Царям в лицо с улыбкой правду говорить?» — не поворачиваясь, то ли спросил, то ли уже и ответил Чекменёв. И неожиданно понял, что свой выбор уже оба сделали. Теперь осталось одно — воплотить его в жизнь. Чем плохая цель для поручика — посадить своего старшего товарища на пока ещё не существующий престол несуществующей империи? Куда как более интересная, чем выпиливать лобзиком из фанеры микроскопический дачный сортир[29], или проводить никчёмное время, наблюдая за поплавком на речной воде, зная, что даже самый восхитительный улов не окупит и четверти выпитой на этой рыбалке водки.
— Возьму, если ты не против. Но на условиях допустимой обоюдности…
Продолжения не потребовалось. И вот они уже двадцать лет вместе, и до сих пор Чекменёв может говорить что хочет, с улыбкой или без улыбки — это уже зависимо от обстановки и настроения.
— Дама эта — на самом деле жена чересчур уж тебе не понравившегося генерала. Она же, судя по всему, руководит неким «Комитетом по защите реальности». Что это значит на самом деле — чёрт его знает. Точнее — Ляхов очень хорошо знает, Тарханов — более-менее, а мне других забот хватает. Но что между временами можно ходить, как между комнатами собственного дома, ты успел убедиться. О своих нынешних интересах она через несколько минут расскажет вам сама. Не буду предварять, но замысел, как таковой, кажется мне интересным. Касательно же моего морального облика можешь не беспокоиться. Кто там в греческих мифах по этому делу была специалисткой? Цирцея, кажется. Так госпожа Берестина покруче будет. Наше с тобой счастье, если она эти способности для других персон оставит.
— Даже так? — Чекменёв слегка удивился, а потом вспомнил девушек, защищавших его в Одессе, и сообразил, что его сомнения неуместны. Если они из одной команды. Тем едва по двадцать, а воли и неукротимой решительности — на десятерых штурмгвардейцев. Так госпожа Берестина явно и намного старше тех девчонок чином, и лет ей наверняка под сорок, хоть и выглядит немногим старше тридцати. Пожалуй, и вправду не стоит с ней без нужды отношения портить.
— Пойдем, короче говоря, ты всё выслушаешь сам и сам ответишь. Сначала себе, а потом и ей, что сочтешь нужным. От моего имени, как я и пообещал. Только перед каждой фразой хорошенько думай.
Игорь Викторович уже догадался, что думать придётся. Исходя не только из собственных убеждений, но и Олеговых тоже. Да и Ляхов с Тархановым не прогуляться по дорожкам сюда вызваны. Эти ребята, помимо войны, мало кому и нужны. В мирное время, что самое страшное, обязательно образуется зазор между уходом «людей мира» и приходом «людей войны». Точнее — наоборот. «Люди мира» добровольно никуда не уходят. Они или непонятным образом вдруг оказываются на достаточно тёплых тыловых должностях, или очень быстро пополняют списки санитарных и безвозвратных потерь по причине неприспособленности к фронтовым условиям.
Кто-кто, а Чекменёв знал это прекрасно, и страшно ему было вообразить, что на месте Тарханова в Пятигорске оказался бы по всем параметрам выдающийся офицер штаба ГРУ, но — другой. В лучшем случае он выбрался бы из города живой и доставил какие-то разведданные. И его пришлось бы наградить, потому что нельзя требовать от штабного аналитика в одиночку воевать с батальоном. А что он сам увидел бы в курортном городе после трёхдневных уличных боёв — Чекменев не хотел и представлять, тем более вариант «Тарханов» ему для сравнения никто бы не предложил. Так бы и спорили от «самого верха» до местных жителей, кто виноват, и пятьсот своих за шестьсот чужих — это победа или «не очень».
Иные варианты — «ноль за триста» никто и рассматривать бы не взялся, ибо «история не имеет сослагательного наклонения».
…После разговора с Сильвией российский Президент некоторое время пребывал в достаточно расстроенных чувствах. Не в том смысле, что действительно был расстроен случившимся. Напротив, новый поворот сюжета его, скорее, воодушевил. Перед ним открывался горизонт непредставимых ещё вчера возможностей. При условии, что его новые знакомые действительно таковы, какими себя изображают, с заявленными техническими возможностями и геополитическими целями. Обещанная поддержка сразу снимет массу проблем, постоянно, с самого момента вступления в должность, осложнявших ему жизнь, не позволявших в полной мере реализовывать достаточно амбициозные планы и намерения.
Это только со стороны кажется, что президентская власть в России авторитарна и почти не ограничена. За что его не только критикуют, но и прямым образом клевещут многочисленные оппоненты дома и за рубежом. Одни, как тот же «Александр Александрович»[30], обвиняют его в потворстве или даже в сотрудничестве с коррупционерами и иными криминальными структурами, другие — в зажиме демократии, великодержавном шовинизме и едва ли не фашизме. Запад всеми силами, прямыми и непрямыми действиями пытается заставить Президента играть по своим правилам, причём не по тем, что использует сам во внешней и внутренней политике, а специально придуманным для тех, кого считает своими сателлитами или надеется в таковых превратить.
Ознакомительная версия.
