Решение ее вопроса Судостроев нашел поздно ночью, проведя несколько телефонных переговоров. В итоге «бывшая баронесса» пригласила к себе на службу некоего Вернера Штольца, «беженца» от режима Гитлера, который перебрался в США три года назад, но до сего времени так и не нашел себя на «земле обетованной», бродяжничая по южным штатам. На следующий день Вернер Штольц, сухонький старичок неопределенного возраста, появился в доме баронессы и сразу приступил к обязанностям мажордома.
А еще через день Судостроев покинул гостеприимный дом, и Эрика наконец по-настоящему почувствовала себя хозяйкой своего гнездышка.
Вашингтон. Осень 1941 года.
Обладательница немалого богатства, Эрика Фон уже на второй день своей новой жизни отправилась знакомиться с местными достопримечательностями. Парикмахерская, бакалейная лавка, булочная, почта — все находилось в двух шагах от ее дома. Не обманули риелторы. Действительно, чуть более высокая цена за дом сторицей оправдывалась удобным его расположением. Невдалеке — протестантская церковь. За углом — полицейский участок и аж два пивных бара. Такое ощущение, что американцы изголодались по спиртному за время «сухого закона» и теперь пытаются впрок создать запас спирта в организме. Всезнающий Вернер объяснил ей самые простые правила поведения в США, все гораздо проще, нежели учили ее в разведшколе, но простота эта требует не просто знания — привычки.
Здесь не принято улыбаться незнакомым мужчинам, а то еще подумают черт знает что, и уж упаси Бог, улыбнуться негру. Их вообще не принято замечать. Зато в общении с «равными» просто необходимо излучать дружелюбие. Видимо, привычка ведет свою историю со времен освоения Дикого Запада, когда за кривой взгляд могли и пристрелить, а улыбка в тридцать два зуба спасала от такого исхода.
Еще неделя прошла в поисках, чем заняться, ну не сидеть же в самом деле с утра до вечера перед радио. Эрика вспомнила совет Судостроева о том, чтобы направить свои усилия на творческую стезю, но из ее опыта на ниве живописи остались настолько страшные произведения, что никаким авангардизмом или кубизмом не прикроешь полное отсутствие маломальского навыка, не говоря уже о таланте. В поэтессы она даже и не пробовала «пойти», точно зная не только о своей нелюбви к рифмованному слову, но и помня, с каким трудом давалось ей заучивание в школе даже самых простых стихотворений.
Про свои спортивные успехи ей еще в Союзе, в разведшколе, приказали забыть. И Штольц подтвердил — негоже богатой наследнице махать руками и ногами, еще увидит кто, и ладно, что примут за оригиналку, а если заподозрят в чем. Сразу же быть стуку в полицию. Национальным спортом американцев всегда был и навсегда останется донос, по какому бы поводу он ни случился.
И вот на исходе следующей недели в дом к Эрике постучалась старушка в чепчике. Представилась миссис Эмилией Стоун, председательницей местного общества женщин-протестанток.
Штольц сразу же проводил Эмилию в гостиную, налил чаю и представил ей Эрику Фон, наследницу, беженку из Европы. Эмилия о Европе знала только что та где-то существует. Ей гораздо интереснее было, что это за новая девица появилась в их квартале. И какая от нее польза может быть организованному лично ею, Эмилией, обществу. Она оценила на пять баллов убранство дома, одобрила выбор дворецкого, который, несмотря на классовую неприязнь, изо всех сил старался понравиться, хотя едва удержался, чтобы не плюнуть в чай старой гарпии. В завершение визита старая дама пригласила Эрику на заседание клуба, которое состоится в ближайшую среду. И предложила подумать о сумме взноса в общество, а также прихватить с собой для чаепития вон того печенья, очень оно у вас вкусное.
В следующую среду Эрика в чепчике и с корзинкой печенья отправилась в библиотеку, служащую клубом для положительных женщин городка.
Эмилия долго и нудно знакомила ее с такими же бабушками, как и она сама, предлагала им попробовать печенья и с гордостью рассказывала о приключениях Эрики во время бегства из Австрии через всю Европу в Америку. При этом Эрике трижды пришлось объяснять, почему она просто не взяла такси или просто не села на поезд. После этого женщины приняли ее в свое маленькое сообщество и пообещали, что в этом городке, а тем более в квартале, все ее проблемы будут разрешены в самое кратчайшее время. И одна из них натолкнула Эрику на мысль открыть кондитерскую лавку. Уж больно печенье вкусное...
Москва, Кремль. Осень 1941 года.
У французского генерала голова кругом шла от всех этих встреч, совещаний, фуршетов. Он жал руки тем самым людям, о которых читал еще в Академии. Буденный, отец стратегии «глубокой наступательной операции», прообраза «блицкрига». Шапошников, его труд «Мозг Армии» о работе штабов во время войны де Голль мог цитировать страницами наизусть. Жаль, не дожил, погиб, убитый заговорщиками Триандафиллов. Именно его труды — развитие теории Буденного — и положил в основу своей концепции современной войны французский генерал.
О де Голле заговорили в Европе, о нем стали писать американские, английские и французские газеты, его признали лидером не только подпольной «Свободной Франции», но и, в пику правительству в Виши, лидером самой Франции. Как кусали себе локти англичане, можно только догадываться, но Шарль помнил их холодные улыбки и напускное непонимание, когда он, чудом вырвавшись из лап немецких оккупантов, обивал пороги английских ведомств. Тогда английская бюрократия сработала на пять: обозначили противника для немцев, поставили галочки в пропагандистских отчетах, что французы и после падения Франции остаются союзниками, и на этом — все.
А Сталин и не торговался вовсе. Все что надо — на, бери. Оружие? Пожалуйста! Средства связи? Да сколько душа потребует! Униформа? С этим труднее, но есть трофейная польская, если подойдет — нет проблем! Только ордерочек подпиши. И де Голль подписывал. Списал долги царского правительства, резонно полагая, что возврата их уже никогда не будет. Если Россия, обессиленная Гражданской войной, не пошла на это, то победив всю Европу, не пойдет и подавно.
Сталин сам завел разговор о бронетанковом вооружении будущей французской армии и, как туза из рукава, достал предложение выкупить французские танки, которые сначала были захвачены Гитлером, а потом достались Советам в качестве трофеев при их первом ударе по Германии. Всего их набралось три с половиной тысячи, чуть ли не больше, чем собственно немецких. Де Голль был поражен масштабом предательства Франции. Такая силища, а он прекрасно знал боевые свойства этих танков, не сломала хребет немецким танковым группам и была сдана врагу.
