— Феб, прошу тебя, не сори деньгами. Добром это не кончится.
Так что в поход мы собрались только ближе к полудню.
После мясного разговения свежей убоиной всем шагалось намного бодрей, хотя лошадей пришлось вести в поводу. Снова через мою голову полетели задорные соленые шутки. И это было хорошо. Как мало порой надо людям для счастья.
Наплевав на секретность, только обойдя лесом деревню Нуайн, вторую половину дня, не напрягаясь, шли верхами по удобной торной дороге между хлебных полей, переходящих в ухоженные виноградники, отвоеванные местными жителями у леса.
Ветер гнал багровые предзакатные тучи. Солнце уже медленно ползло по верхушкам деревьев, и его красные лучи дробились в ряби рукотворного пруда, окрашивая сказочными оттенками каменные стены древнего замка, замаячившего перед глазами.
Спросили попавшегося навстречу виллана*, гордо восседавшего на пустой двуколке, запряженной большим беломордым ослом, что это за поселение, и получили обстоятельный ответ вместе со снятым головным убором и поклоном:
— Шато Боже ан Анжу, ваши милости.
— А кто в нем хозяин? — осведомился сержант о главном.
— Его милость старый барон де Меридор, который потерял ногу в битве при Форминьи. Он всегда рад гостям.
Слава Создателю! Мы уже в Анжу! Не в Турени. Здесь — удел, а не королевский домен. Тут нет власти жандармам Паука. Зато работает закон гостеприимства между благородными людьми.
Не то чтобы нам очень хотелось навязаться на ночлег именно в этот замок, но скорее всего всем нам, несмотря на теплое лето, просто до смерти надоело шастать по лесам аки диким зверям и спать на голой земле. А больше всего мы просто надеялись на свою удачу.
Отпустив селянина дальше катить по своим делам, дон Саншо, перекрестившись и прочитав короткую молитву, повел отряд к крепостным воротам.
— У нас хоть есть рог, продудеть хозяевам перед воротами? — громко спросил я со своего скорбного ложа, припомнив некие правила рыцарского общежития из романов Кретьена де Труа.
— Найдется, — ответил мне Саншо, подмигнув единственным глазом. — Или я не кабальеро?
Вперед кавалькады коротким галопчиком выскочил кто-то из его кнехтов, на ходу выдувая из рожка что-то похожее на рев раненого при случке марала.
Конь трубача уже вытанцовывал копытами по доскам моста через ров, когда над воротами между зубцов стены на забрале соизволила появиться мятая харя в кольчуге и широкополом шапеле*. Опираясь на короткую алебарду*, эта фигура гнусно вопрошала трубача с высоты надвратной башни:
— Кого это дьявол сюда принес на ночь глядя!
Высокое гостеприимство.
Странные какие-то ощущения стали меня посещать. Вроде все это я видел: и на видео, и многое — вживую. Камни и камни, вызывающие отклик только своей стариной, исторической патиной, так сказать. А тут все новье — меньше полувека прошло, как построили. А вот… Восторг какой-то в душе появился, когда проезжали воротным туннелем и надо мной висели окованные зеленой уже медью концы защитной решетки.
А когда с носилок снимали, попалась на глаза хорошенькая девчонка с озорным взглядом из-под красного чепца — и все…
Поплыл.
Казалось бы, с чего? От первой же молоденькой бабенки, увиденной на этом свете. Даже цвет глаз не заметил. Нет, определенно гормоны моего нового тела стали давить на мои старые мозги. Хотя, если по правде, то и мозги органически у меня тоже новые, в них только сознание старое засело. Казалось бы, бихевиоризм чистой воды, но тут вам не там.
Микал с Филиппом, поставив мою тушку вертикально, потащили ее осторожно… Хотел сказать — в донжон, но в этом замке донжона-то и не было. Совсем. Был настоящий дворец. Не Петергоф, конечно, но и не мрачный утилитаризм сурового Средневековья. Вот так вот, поменялись времена в центре Франции, хотя с конца Столетней войны прошло меньше полувека. Однако что-то подобное квадратной башне имелось, в четыре этажа пробитых окон и еще в один мансардный этаж рядом со стрельницей под острой крышей. И от этой башни длинной частью буквы «Г» шло крыло поздней постройки в два высоких этажа, каждый в полтора этажа башни, если не выше. И под высокой крышей — еще фронтоны треугольные с такими же высокими застекленными окнами, как и внизу. Гляди-ка, богато тут живут и не боятся уже войны.
— Идите за мной, ваши милости, — прощебетала девушка. — О ваших людях и лошадях позаботится Гастон.
Тот, кого звали Гастон, низко поклонился нам, сорвав с головы полосатый вязаный колпак.
А девушка, развернувшись, пошла впереди нас, крутя попкой и колыша пышные юбки.
Филипп аж вздохнул резко носом, со свистом так, чуть меня не уронив. А вот Микал с другой стороны даже виду не подал. Умеет юный ловелас уже справляться с гормонами, несмотря на молодость. Плюсик ему на будущее. Я и сам тут, несмотря на травму, возбудился не на шутку. А вроде как запакована девочка от головы до пят в кучу материи, но простору для воображения — море.
Обогнавший нас дон Саншо что-то сказал девчонке вполголоса, и она тут же сменила направление, и через низкую дверь в башне мы попали во влажную атмосферу большой замковой кухни, где тусклые светильники радовали обильными золотыми зайчиками от надраенных до зеркального блеска медных поверхностей поварской утвари.
Меня усадили на грубый трехногий табурет около большого выскобленного стола, и Микал, не теряя времени, стал смачивать мои повязки на голове.
На столе появились котелки с горячей водой. Цирюльник сьера Вото, встав напротив меня, демонстративно мыл свои руки с чем-то непонятным, не похожим совсем на мыло, но явно его заменяющим. Встал так, чтобы я это действие видел. Это меня порадовало откровенно. Понимают — не понимают, но сказанное исполняют. Уже хорошо. Есть база под будущее прогрессорство и надежда на светлое будущее.
Впрочем, на самой кухне — относительно чистой, — несильно так, но все же пованивало помоями и стухшей кровью.
Повара с поварятами раздували большую дровяную печь, щипали и разделывали каких-то пестрых птиц, ставших первыми жертвами куртуазного гостеприимства. Причем что повара, что поварята — все были мужского полу. Ни одной женщины, кроме той пейзанки лет семнадцати, что нас сюда привела и встала около дверей, не отсвечивая, но любопытствуя. Длинные — ниже щиколоток, серые юбки, утягивающий фигуру черный шерстяной корсет со шнуровкой на небольшой груди, белая рубашка с широкими рукавами в присборку и красный чепец. Истоки цветовой гаммы коллекций кутюрье Валентино.
