Ведьма, ведьма, умирая, дергаясь, шептал Ганелон.
Он как бы видел перед собой летящую походку Амансульты, ее холодный и презрительный взгляд, ее волосы, тоже летящие за плечами. Удары сердца теперь были так громки, что закладывало уши. Лес. Пруд. Зеленый склон горы. Ганелон знал здесь каждый овражек, каждый камень, каждый бук, каждую пещеру в изъязвленных провалами скалах. Ночью, когда густеют тени под деревьями, когда копыта осторожного коня бесшумно тают в невидимых мягких мхах, Ганелон мог пройти с закрытыми глазами через любое место горы, но сейчас и при свете он перестал узнавать знакомое. Багровое полыхание било в глаза. В низком небе над собой он различал только что-то вроде длинных облаков, тянущихся с захода, сплющенное солнце меж ними и двух рыцарей, черного и белого, идущих с мечами друг на друга.
О, пусть победит белый рыцарь. Тот, у которого на плече нашит крест.
Прости нам долги наши, как мы прощаем должникам нашим, шептал Ганелон. Прости нам все грехи. Сумерки безвидны, пусты. Черные тьмы скрежещут над безднами».
«…бедный Моньо, бедный Монашек!
Ганелон явственно чувствовал чужие холодные тонкие пальцы на своем освобожденном от рубашки плече. Он не хотел, чтобы эти пальцы касались его плеча. Он чувствовал, что все вокруг овеяно дьявольскими чарами. Он все еще дрожал. Собрав все силы, попытался встать, но сил хватило лишь на то, чтобы открыть глаза.
В небе черный рыцарь теснил белого. Мир погибал. Божий порядок рушился.
Ганелон знал: мир вокруг должен стоять твердо, как он стоял при первых отцах церкви. Он умирал, но, зная такое, пытался бороться с судорогами, все еще потрясающими его тело, а чужие тонкие холодные пальцы, кажется, помогали ему, они поглаживали, разминали онемевшие мышцы.
Ганелон не должен был умереть, теперь он сам это чувствовал.
Ведь пока он жив, он хотя бы своими мыслями помогает белому рыцарю в небе.
Ведь если он умрет и не сможет помочь белому рыцарю хотя бы мыслями, в несчастный замок Процинта впрыгнет белая жаба, которую слабые духом примут за доброе знамение и потянутся к ней – целовать зловонную пасть жабы. А жаба от этого раздуется до размеров гуся, и на ее мерзкое кваканье явится удивительной бледности дьявольский человек. Он будет сильно истощен, почти без мяса на костях. У него будут черные, как угли, глаза, и Амансульта, нагая, бесстыдно и безвольно выйдет ему навстречу. И дружинники, и дворовые, и старая служанка Хильдегунда, и лесники, и кравчие, и кузнецы, и Гийом-мельник с тоской увидят, как с адским хотением Амансульта на глазах у всех начнет похотливо совокупляться с удивительной бледности дьявольским человеком. И каждый, кто такое увидит, забудет всякое воспоминание о Святой римской церкви. Вера уйдет из проклятых мест.
– Бедный Моньо, бедный Монашек!
Ганелон закричал. Его корчило. Пена летела с закушенных губ, но белый рыцарь в небе услышал крик Ганелона и начал теснить черного.
«У тебя теперь никогда не будет друзей…» – смутно слышал Ганелон сквозь собственную боль, сквозь собственное страдание некий голос. И этот голос был уже совсем не тот, который только что повторял: бедный Моньо, бедный Монашек. И пальцы, с силой растиравшие его кожу, теперь уже тоже не были чужими тонкими пальцами. Наоборот, теперь это были сильные мужские пальцы, они были горячие и сухие, и голос слышался сильный, мужской. «У тебя теперь никогда не будет друзей, никого, кроме братьев по духу. Запомни! Ты никогда не познаешь никакой другой любви, кроме любви к Господу. Запомни! Блаженный Доминик призывает тебя к Делу. Запомни! С этого часа, брат Ганелон, твоя жизнь посвящена Делу. Запомни! С этого часа ты наш вечный тайный брат, и дело твое – спасение душ заблудших».
Сильные пальцы растирали Ганелону грудь, живот, ноги. Боль медленно отступала, и белый рыцарь в небе уже торжествующе заносил копье над поверженным противником. Безумная мысль на мгновенье обожгла Ганелона: вскочить, нагнать Амансульту, схватить ее за руку, закричать, повергнуть в траву, сорвать платье с трепещущего тела и, удерживая левой рукой, правой с маху ударить кинжалом в дьявольскую отметину под ее левой грудью!
«Ты все теперь забудешь, брат Ганелон, – доносился до него голос. – Ты будешь предавать многих, и многие тебя будут предавать. Отныне твоя жизнь посвящена Делу. Ты увидишь ужасный большой мир. Ты много раз погибнешь. Ты будешь одинок, и ты отречешься от мира, как он отрекся от тебя. Мир будет терзать тебя, но тебя ждет спасение».
– Уйди, уйди! Чур меня, чур!
Белый рыцарь в небе, победив, торжествующе удалялся в сторону юга.
На Ганелона смотрели круглые, зеленые, близко сведенные к переносице глаза брата Одо. Пахло травой и жаркой тоской. Звенели цикады. Стояла ночь. Звезды раскинулись над невидимой горой, как шатер паладина. Ганелон вдохнул горный воздух и мучительно улыбнулся брату Одо.
Не зажигай на востоке огня,
пусть не уходит мой друг от меня,
пусть часовой дожидается дня…
Когда-то Ганелон слышал такую альбу.
Он даже помнил слова, которыми она заканчивалась:
Боже, как быстро приходит рассвет!
Как быстро! Действительно, как быстро! Будто во сне в одно мгновение пролетели перед ним смутные видения. Он увидел черный дым костра, на котором богохульник барон Теодульф сжег на его глазах катара-тряпичника, и ужасное лицо своей несчастной матери, убитой черной оспой, и безумный крик отца, в собственном доме сожженного бароном Теодульфом.
Он собрал силы и сел. Не было больше стонов и криков, ниоткуда не несло сладковатым дымом, не скрежетало безумное чрево земли, не визжал тряпичник: «Сын погибели!» Зато на Ганелона смотрели внимательные глаза брата Одо.
– Ты слышал меня, тайный брат?
– Да, – еле слышно выдавил Ганелон.
– Называй меня отныне братом. Запомни! Называй меня братом Одо. Я посвятил свою жизнь Господу, и отныне мы братья. Запомни! Отныне ты мой брат, Ганелон. Ты призван.
– Да, брат Одо.
Ганелону стало легко.
Он даже сумел улыбнуться.
– Что ты видел сейчас? Что ты слышал и запомнил? – спросил брат Одо, дыша на Ганелона чесноком. В его зеленых глазах таилось великое любопытство.
– Помню рыцарей в небе. Черного и белого. Они боролись.
– Скажи мне, кто победил?
– Белый рыцарь с крестом, нашитым на плечо плаща.
– Так и должно было случиться. Это знак. Ты избран, брат Ганелон.
И жадно спросил:
– Что ты еще помнишь?
– Помню госпожу. Я шел за нею, как ты сказал. Потом я ее потерял. Она легла в траву, я думал, она уснула. Но она исчезла. Наверное, опустила запрудный щит, и водоем доверху наполнился водой. Сама земля стонала от тяжести скопившейся воды. Я подумал, что это сами горы пришли в движение, и впал в бесчувствие.
– Говорю тебе, ты избран, брат Ганелон! Что ты еще помнишь?
– Помню холодные пальцы. И голос.
– Что он произносил, этот голос?
– Он повторял: бедный Муньо, бедный Монашек…
– Это был голос твоей госпожи?
– Не знаю.
– Но он походил на ее голос?
– Разве она бросила бы меня умирать?
Брат Одо торжествующе засмеялся:
– Ты избран, брат Ганелон. Ты избран.
Ганелон не ответил. Он шарил рукой в траве.
– Ты что-то ищешь?
– Не знаю. Чужие пальцы. Они были холодные. Может, госпожа увидела меня и хотела помочь.
– Нет, брат Ганелон. У твоей госпожи не было таких мыслей. Она всегда холодна, как ледяная фигура. Твоя госпожа не хотела тебе помочь, даже напротив, она специально оставила тебя без помощи. Она думала, что ты умрешь, Ганелон. Приступ твоей болезни был очень сильный, твоя госпожа решила, что ты непременно умрешь и этим будешь наказан. Она была здесь, она видела тебя, но не захотела тебе помочь.
Рука Ганелона наткнулась в траве на что-то твердое.
Он поднял руку и увидел обломок плоской костяной пластинки.
Наверное, это была слоновая кость. Она потемнела от времени, но при желании на ней еще можно было различить след прихотливого узора.
– Твоя госпожа предала тебя, брат Ганелон. Она решила, что ты все равно умрешь. Это для нее явился в небе черный рыцарь. Она думала, он победит. Но знак подан, Ганелон. Ты призван!
Брат Одо осторожно взял из рук Ганелона костяную пластинку и понюхал ее:
– Это слоновая кость. Видишь, она потемнела от времени, но на сломе осталась совсем белой. Даже очень белой. Значит, пластинка сломалась недавно. Скорее всего, совсем недавно эта пластинка украшала переплет какой-то богатой старинной книги. Ты когда-нибудь видел старинные книги в руках твоей госпожи?
– Много раз.
– Здесь много пещер… – задумчиво оглянулся брат Одо. – Когда-то много десятков лет назад в этих местах стоял замок очень богатого монсеньора. Его звали Торкват. Он был очень богат и очень умен. Возможно, что неизвестная нам книга принадлежала Торквату. Твоя госпожа очень смела. – Брат Одо неодобрительно потряс головой, будто отгоняя от себя странное видение. – Она читает тайные книги. Но твоей госпоже, брат Ганелон, угрожает большая опасность, твоя госпожа стоит на неверном пути. Отныне, брат Ганелон, ты должен превратиться в тень своей госпожи. Никто не знает, где и когда может оступиться душа живая, но такое может случиться.
