за столом и вот-вот были готовы приступить к кофейной церемонии, как в кухню сунулась русая голова Жени Старикова — нашего фотокора.
— О! — сказал он.
— Садись! — сказали мы.
Женя был парень что надо, это память Геры тут же выдала. И с ним нужно было дружить, если хотелось получить снимки в срок. Он заведовал фотолабораторией.
— У меня есть коржики "дамские пальчики", — сунул Женя руку в свою сумку. — Папа испек.
Он уселся на табурет, налил себе кофе, а мы попробовали коржики.
— Пальчики оближешь, — сказал Даня.
Нам со Стариковым оставалось только закатить глаза — ох и шутник! По коридору строго зацокали каблучки, и мы переглянулись: это совершенно точно была Езерская. Арина Петровна зашла на кухню и воззрилась на нас, нахмурив бровки:
— Доброго утра! Белозор, вернулся? Зайдешь — расскажешь, что принес с задания.
— Ариночка Петровночка! — сказал я. — Садись, кофею выпей. Вот, возьми мою чашку, я еще из нее ни глоточка не сделал. А я нового сварю, и заодно всем расскажу, что за дичь со мной происходила… И мысли в кучку соберу, перед тем как разворот писать.
— Как — разворот? — удивилась ответственный секретарь. — Ты про оленей собрался тысячу строк наваять? Губозакаточную машинку выдать? Только со склада привезли партию…
— Губозакаточную не надо, а вот печатную — это я только за! — вот тут я увидел три пары круглых глаз и понял, что прокололся.
Белозор очень долго привыкал к компьютеру, долбил клавиатуру одним пальцем, и ничего кроме простейших функций Ворда не освоил. Видимо, так же дело обстояло и с машинками. Почерк у Викторовича был каллиграфический, и он наверняка отдавал рукописные статьи наборщице Фаечке. И вдруг — просит печатную машинку!
Насыпая Данин кофе щедрой рукой в сотейник, я вспомнил, про Штирлица, который знал, что лучше всего запоминается последняя фраза, и потому тут же зашел с козырей:
— Мы со Стельмахом поймали банду браконьеров! И Привалов разрешил сделать про это разворот!
Даня поперхнулся кофе, Женёк принялся стучать его по спине, а Арина Петровна вздохнула и покачала головой.
— В общем, мы поехали фотографировать стадо оленей, которое завезли к нам из Беловежской пущи, и наткнулись на какого-то типа, Чорбу — он чуть Стельмаха не пристрелил…
К концу моего рассказа на кухне собралось полредакции. Их недоумение было понятно — Белозор считался парнем нудным, кропотливым, флегматичным. А тут в него будто вселился кто-то — экспрессия так и прет, жесты размашистые, рассказ эмоциональный, в лицах… Когда я закончил, Женёк Стариков зааплодировал:
— Тебе, Гера к нам в Народный театр надо. Ты, оказывается, талант!
— Мне не надо в театр. Мне нужно материал писать, — сказал я и пошел к себе в кабинет.
На столе стоял маленький Ильич и укоризненно на меня хмурился. Действительно — что-то я, кажется, перегнул палку сегодня. Мало ли что они подумают? С другой стороны — у меня была отличная отговорка. Гера только-только приехал из длительной поездки в Москву, потом вот жизнью рисковал… Может, у него в башке что то переклинить или нет? Может, еще как.
Я честно попробовал писать от руки. Но — пользоваться чернильной перьевой ручкой мне раньше не доводилось, да и вместо каллиграфического белозоровского шрифта получались мои родные каракули. Черт его знает, как это работало. А если нужно будет расписаться — я что буду делать? Эта мысль заставила меня полезть за паспортом, и я тут же, на листке бумаги принялся старательно копировать подпись — благо, с этим было проще. Викторович просто писал свою фамилию — практически печатными буквами, и загогулисто ее подчеркивал. В основном я тренировал эту загогулину.
Вдруг дверь в кабинет с грохотом отворилась, и появились аппетитные ягодицы Арины Петровны, затянутые в узкую строгую юбку. И кто сказал, что в СССР одеваться не умели? Явно — было бы желание!
— Гера! Чего сидишь? Помоги! — прошипела девушка, которая пятилась задом, явно удерживая в руках что-то тяжелое.
Я вскочил и кинулся отбирать у нее древнего вида печатную машинку.
— Гордись! — сказала она. — Хотели в музей редакции ставить. Ундервуд! Довоенный еще!
— Ух ты! — сказал я. — Буду осваивать. Арина свет Петровна, проси у меня что хошь, так и знай — я твой должник.
Ответственный секретарь как-то безответственно смерила меня с ног до головы оценивающим взглядом.
— А что? Ты мне подойдешь… Гляди только не испугайся в последний момент!
— Не испугаюсь. Приказывай — а я слушаюсь и повинуюсь.
Езерская совершенно по-злодейски улыбнулась, и я понял, что месть ее будет страшна и ужасна.
— Мы еще картошку не посадили. Муж на северах, отец в одиночку не может… Нужно навоз по огороду разбросать, потом конь перепашет. Так что суббота у тебя занята, так и знай.
О женщины! Коварство ваше имя! И муж у нее, оказывается, есть! Какого черта Гера про это не вспоминал, и почему это она кольцо не носит? С другой стороны — я что, имел на нее виды? Мутить с коллегой — это моветон, и чревато. А потому — морду кирпичом:
— Ариночка Петровночка, предупреждаю сразу — я работаю за еду. А ем я очень много!
— Вызов принят, — сказала Арина Петровна. — Значит в восемь утра, улица Первомайская, дом пятнадцать, в рабочей одежде, суббота.
— А суббота у нас…
— Послезавтра. Возьми у Фаечки ленту для машинки, если что — она тебе поможет разобраться…
А мне не нужно было помогать. У меня у деда нечто подобное стояло, так что с этими механическими монстрами я был знаком довольно хорошо. Самое главное — раскладка клавиатуры почти не отличалась от компьютерной клавиатуры, разве что буквы "ц" и "э" располагались черти где, но к этому можно было привыкнуть.
Мне понадобилось что-то около четверти часа, чтобы настроить и подкрутить и смазать этого зверя, по имени
