Раничев зажал нос – ветер сносил с чьей-то трубы едкий синеватый дым. Что они там, в хоромах, зелье ядовитое варят? Вот псы… И где тут Панфилова усадьба? Ну-ка, постой, парень! Где-где? Вон та, с узкими воротцами? Н-да-а, небогата усадебка, небогата. Как там говаривал Иван Васильевич – гайдаевский царь – «хоромы-то тесные»! Уж не царские палаты. Воевода все ж таки, хоть и бывший, – мог бы и пошикарней выстроить, трехэтажные, с теремом, галереями, с гаражом… тьфу-ты, с конюшней.
Ну хоромы найдены. И что теперь делать? Постучать? Зайти – типа, вот, проходил мимо, думаю, не попить ли пивка? А и зайти. Нет уж сил ни для каких хитроумных планов. Евдокся… Вот она – там, за забором. «Спрячь за высоким забором девчонку – выкраду вместе с забором!» Эх, была не была, пляши, цыган!
Подойдя ближе к ограде, Раничев забарабанил кулаками в ворота. Во дворе немедленно забрехал пес – ну а как же? Что ж еще там должно быть – охранная сигнализация?
– Кто? – замаячила над воротами седобородая голова слуги.
– К воеводе, – широко улыбнулся Иван.
– Так назовись, господине.
– Э… Скажи, из тех, кто был у ворот Угрюмова.
Старик подозрительно покачал головой и исчез. За воротами послышался лязг цепи. То ли убирали подальше собаку, то ли наоборот – спускали.
Раничев уже устал ждать и собрался было, плюнув на все, просто-напросто перемахнуть через ограду, а там – будь что будет. Может, прямо и нарвется на Евдоксю… Эх, надо было б спросить про боярышню у старика.
Между тем, чуть скрипнув, ворота открылись.
– Проходи, господине, – поклонился слуга, одетый небогато, но чисто. – Воевода ждет тебя в горнице.
Панфил Чога сдал, постарел с тех пор, как Раничев видел его в последний раз на стенах Угрюмова. И морщин на лице прибавилось, и борода, похожая на древесный гриб-чогу, серебрилася уже сединою. Такая же седина плотно побила и поредевшие волосы боярина, одни глаза – пронзительные и умные – смотрели по-прежнему молодо.
– Узнаешь ли меня, воевода? – низко поклонившись, спросил Иван.
Панфил усмехнулся в усы:
– Узнал, узнал. Не боишься?
– Нечего мне бояться, господине. Отбоялся уже у ворот угрюмовских.
– Про то ведаю, – воевода повысил голос. – Иначе б и не пустил. И про Тайгая ведаю, и про многих. Жаль вот Евсея Ольбековича…
– И мне жаль, – тихо промолвил Иван.
Панфил Чога кивнул на скамейку:
– Садись, в ногах правды нету. А про страх что спросил – не гневайся. Аксен, боярина Колбяты Собакина сын, чай, и на тебя в злобности пребывает?
– Мудр ты, господине, – криво усмехнулся Иван. – Однако, думаю, не до меня Аксену сейчас, не того я полета птица.
– Одначе и не бедствуешь, – воевода кивнул на кафтан и однорядку, брошенную Раничевым на скамью.
Иван пригладил волосы:
– То пустое.
Панфил пронзил его взглядом, спросил жестко:
– Зачем пожаловал? Думаю, не пустые беседы вести.
– Родичи спасшиеся, покойного Евсея Ольбековича, говорят, у тебя живут?
– Живут, – усмехнулся воевода. – Не все, правда, те, кто жив остался… ну хоть они, слава Господу…
– А Евдокия, боярышня, с ними?
Иван наконец-то задал главный вопрос и теперь с трепетом ожидал ответа. Панфил ведь может и не сказать – кто Евдокся и кто он, Иван Раничев? Голь-шмоль-скоморох со шпионско-криминальным душком, каким когда-то знал его воевода? Осерчает сейчас, прогонит – вот и весь разговор.
– Нету боярышни нашей, – скорбно поджав губы, тихо ответил Панфил. – За упокой души красы нашей свечечки в церкви ставим у иконки родовой Евсей Ольбековича.
– Не за упокой ставь, воевода! – вскинув голову, резко возразил Иван. – Во здравие!
– Во здравие? – Панфил полыхнул очами. – Так ведь Аксен Колбятин самолично видал, как протыкнули ее копьем! Жаль вот, могилка где – не знаем…
– Лжа то! Врет Аксен, как сивый мерин. Жива боярышня Евдокия, в полон ее угнали, да посейчас возвернуться должна с караваном.
– С каким караваном? – Воевода вскочил с лавки и взволнованно заходил по горнице. Полы его армяка из простого, но теплого сукна развевались, поднимая пыль с постланной на лавку старой медвежьей шкуры.
– С караваном бухарского гостя Ибузира ибн Файзиля, – пояснил Иван.
Воевода, остановившись, кивнул:
– Запомню. Поспрошаю среди купцов, есть у меня там знакомцы.
– Вот и я теперь думаю поспрошать, – хмуро прошептал Раничев. Отказавшись отобедать, он вышел со двора воеводы на ватных ногах. Евдокси, любимой Евдокси – нет! Не вернулась, хотя ведь должна была. Что ж с ней приключилось? Иль на караван напали грабители – такое может быть, правда не во владениях Тимура, тот разбойникам хвосты поприжал, но в ордынских степях или в лесах Рязани – запросто. А может, все гораздо проще? Задержался караван где-то в понизовьях, в той же Орде, или прямо, не заходя в Переяславль, ушел на Москву, а Евдокся одна не решилась? Может быть и такое. Что ж, не следует биться головой об камин – и камина нет, и головы, честно говоря, жалко. Выяснять надо! Все, что касаемо каравана бухарца ибн Файзиля. Хм… Странно. Бухарец – а имя арабское. Впрочем, в империи Тамерлана кого только нет. Значит, выяснить. Вот и сегодня и заняться этим. Где тут был городской рынок?
К Торгу Раничев вышел почти самостоятельно – ну пару раз по пути уточнял дорогу. Остановился у крайних рядов, тщательно проверив, хорошо ли застегнута однорядка – еще и этот пояс срежут рыночные воры, с них станется. Ряды оказались мясными – говядина, баранина, свинина, тут же и живая птица – гуси, утки – гогот, гвалт, задорные голоса азартно торгующихся посадских. Вот уж мясные ряды как раз и не очень-то нужны были Ивану, прямо сказать – вообще не нужны. Потому и прошел он их побыстрее, не обращая никакого внимания на зазывные крики торгующих. По пути зацепил пирожника, купил с вязигой рыбник да справился насчет суконных рядков.
– А вон они там, суконники, – указал пальцем торговец. – У березы.
Высокая, росшая у края рынка береза была видна издалека – уж не ошибешься, не пройдешь мимо. На голых ветках ее, радуясь солнышку, весело чирикали воробьи. Сразу от березы тянулись деревянные ряды с разномастными тканями: атласом, камчой, шелком и прочими. За суконниками Иван заприметил и ряд с золоченой посудой – там тоже могут знать восточных купцов и вон там, где дорогое оружие: узорчатые щиты, изящные шлемы, изогнутые сабли с рукоятями, украшенными сияющими самоцветами. Раничев потолкался среди покупателей, приценивался:
– А этот отрез сколько? Вай! Дороговато будет, одначе… А с перламутровыми пуговицами есть? Нет, да? Будем искать… А такой же, но только с крыльями? Нет? А ибн Файзиль, бухарский гость, обещался привезть? Не было его с летоси? Нет… И не знаете такого? Гм, странно… Пойду к оружейникам – может, они знают… Во-он та сабля почем? Хм… А она острая? Перо разрубит… Да верю, верю. Булатная, говорите? А чего ж клейма на клинке нету? Другие есть, с клеймами? А покажи! Однако, и в самом деле – с клеймами. На одном клинке целых три, и все разных мастеров? У них там что, бригадный подряд? Ну не позорься, убирай сию подделку подальше… Вон, видишь, молодые ротозеи идут в кафтанцах узорчатых, в ферязях? Не, не там, к мясным рядкам ближе… А, увидел…Ну да, бездельники, дубины стоеросовые, золотая молодежь, блин. Вот им-то и всучи ту сабельку, правда, чую, переломится она с одного удара… А нет ли у тебя кинджальца изрядного? Вот-вот, вроде как этот… Нет, не такой бы… Вот, всем хорош, но… Ибузира ибн Файзиля, бухарского гостя, не встречал ли по осени? Вот у него кинжальчики были – на загляденье! Не встречал? И даже не знаешь такого… Что ж, будем искать. Пойду к бронникам. Эй, господине, из Мараканды-града нет ли кольчужиц? Нет… А купца… Не знаешь. Ну благодарю покорно…
