– Но это были не вы, капитан. Это был я. Забыть я не смогу. Этот груз мне нести теперь всю жизнь.
– Не надо казнить себя, – сказал епископ, нашаривая свои часы и взяв Гаса за запястье, – в нем вдруг проснулся медик.
– Дело тут не в угрызениях совести, а, скорее, в понимании. Я совершил ужасную вещь, и то, что она может быть оправдана, не делает ее менее ужасной.
– Да, да, конечно, – с некоторой резкостью сказал полковник Мэйсон, подергивая себя за бороду. – Но, боюсь, мы должны продолжить расследование. Знаете ли вы, кто были эти люди и каковы могли быть их мотивы?
– Я в таком же недоумении, как и вы. Насколько я знаю, у меня нет врагов.
– Вы не заметили никаких особых примет? Тембр голоса, цвет волос?
– Ничего. Черная одежда, маски, перчатки. И они не разговаривали, делали все в полной тишине.
– Исчадия ада! – воскликнул епископ и, совершенно выбитый из колеи, перекрестил себя стетоскопом.
– Хотя… Погодите, погодите! Что-то припоминаю… только бы ухватить… Что-то… да – метка, голубая, возможно, что-то вроде татуировки. У одного из них, на запястье, оно было почти у меня перед носом, когда он меня держал, а перчатка сбилась, отошла от рукава куртки, и на внутренней стороне запястья… Я не могу припомнить точно, просто что-то голубое.
– У кого из них? – спросил капитан. – У того, кто уцелел, или у другого?
– Не знаю. Поймите, не это было моей первой заботой.
– Разумеется. Значит, пятьдесят на пятьдесят, что преступник еще на борту, – если только он не вывалился в люк вслед за своим соучастником. Но под каким предлогом мы можем осмотреть у пассажиров запястья? Члены экипажа нам хорошо известны, хотя… – Он вдруг осекся, пораженный какой-то мыслью, от которой лицо его почернело и стало внезапно жестоким. Когда он заговорил вновь, тон его требовал абсолютного повиновения. – Капитан Вашингтон, пожалуйста, побудьте здесь и ничего не предпринимайте. Доктор позаботится о вас, и я прошу вас поступать согласно его предписаниям. Я скоро вернусь.
И без дальнейших объяснений он вышел, не дав им ни о чем спросить. Епископ осмотрел пациента более тщательно, нашел его здоровым, но переутомленным и рекомендовал успокоительную микстуру, от которой Вашингтон вежливо, но твердо отказался.
Он лежал неподвижно, с окаменевшим лицом, размышляя о том, что случилось, и о том, как будет жить дальше с таким преступлением на совести. Он понимал, что ему придется смириться и привыкнуть к подобной жизни. За те минуты, что он лежал здесь, он возмужал и стал старше, так что, когда дверь открылась и капитан появился вновь, перед ним был уже совсем другой человек. За спиной капитана произошло движение; Алек и второй помощник вошли в каюту, крепко держа за руки кока.
Он не мог быть никем иным, этот крупный солидный человек в белом, с высоким поварским колпаком на голове, с нездоровой кожей, с аккуратными усиками – и с выражением полной ошеломленности на лице. Как только дверь закрылась и пестрая компания заполнила миниатюрную каюту так, что стало нечем дышать, капитан сказал:
– Это Жак, наш кок. На корабле он с самого начала, а в «Кунард-лайн» работает лет десять, а то и больше. Он ничего не знает о событиях нынешней ночи, и заботят его сейчас только круассаны, оставленные в печи. Но он много раз прислуживал мне за столом, и я вспомнил одну вещь.
Стремительным движением капитан схватил кока за руку, вывернул ее ладонью наружу и оттянул рукав куртки. Там, на внутренней стороне предплечья, виднелась поразительно ясная на фоне бледной кожи татуировка – якоря и канаты, трилистники и лежащие русалки… Она мелькнула, и Вашингтон словно заново увидел этого человека – уже не в белом, а в черном, вновь почувствовал силу его затянутых в перчатки рук, услышал его хриплое дыхание. Не обратив внимания на попытку епископа удержать его, Вашингтон встал к коку вплотную, лицом к лицу.
– Это он. Это тот человек, который пытался меня убить.
На протяжении нескольких долгих секунд лицо кока сохраняло изумленное выражение. Затем на нем отразились тревога и замешательство, он впился взглядом в своего обвинителя, стараясь понять, чем все это может для него обернуться, в то время как Вашингтон угрюмо и непреклонно смотрел коку в глаза, точно хотел заглянуть в душу. Затем оба державших Жака офицера почувствовали, что руки у него задрожали и дрожь перекинулась на все тело; отчаяние охватило его, вытеснив остальные чувства, – теперь офицерам пришлось преступника уже не держать, а поддерживать. А когда он наконец раскрыл рот, его словно прорвало – слова хлынули из него потоком, который уже невозможно было остановить.
– Да, я это был, но меня заставили, я не сам, бог свидетель – не сам! Святой боже! – выкрикнул он по-французски. – И вспомните, вы были без сознания, я мог сделать все, что велено, вы бы не смогли сопротивляться, я спас вам жизнь, оставил там. Так не дайте им взять мою, я умоляю вас; сам бы я ничего такого не сделал…
С мучительным облегчением он рассказывал все – всю свою несчастную повесть с момента, когда он впервые ступил на землю Англии двадцать лет назад, и что с ним происходило потом. Он въехал в страну нелегально. Друзья помогли ему убежать от унизительной парижской безработицы – друзья, которые в конечном счете оказались не столько друзьями, сколько тайными агентами французской короны. Уловка была простой и такой обыкновенной – но она срабатывала наверняка. Просят помочь, и отказать уже невозможно – иначе его выдадут властям, посадят, сошлют… А дальше – больше, на все есть документы, и почти всякая услуга подсудна – и так, пока не запутаешься окончательно в тенетах шантажа. С тех пор как он угодил в сети, использовали его редко, он был тем, кого на языке преступного мира называют «соней», – ждал, подремывая до времени, в глубине приютившей его страны, точно так же, как дремлет бомба, готовая в любую минуту взорваться от первой же искры. И вот – запал подожжен. Приказ, встреча, пассажир на корабле, угрозы и издевательства и откровенная фраза о том, что его оставленная во Франции семья окажется в опасности, если он посмеет отказаться. Он не посмел. А дальше ночная встреча и ужасные события, которые за нею последовали. И чудовищный финал, когда агент погиб, а совершить преступление сам он не смог; он сразу знал, что не сможет. Вашингтон слушал и понимал; именно он распорядился, чтобы сломленного человека увели, – он понял все слишком хорошо. Позже, когда оставались считаные минуты до последнего маневра воздушного корабля над проливами перед посадкой в бухте Нью-Йорка, капитан сообщил Вашингтону то, что к этому моменту удалось выяснить.
– Второй человек – настоящая загадка, хотя, по-видимому, он не француз. Явный профессионал в этих делах – никаких бумаг в багаже, никаких меток на одежде. Чисто. Но он англичанин – все, кто разговаривал с ним, в этом убеждены – и пользовался большим влиянием, иначе он не попал бы в число пассажиров. Все обстоятельства мы сообщим в Скотланд-Ярд, и наряд нью-йоркской полиции уже дожидается на пристани. Это действительно загадка. У вас нет никаких соображений насчет того, кто они, ваши враги?
