первого, но борода и волосы русые. К бороде прилипли высохшие берёзовые листья. Одеждой ему служил измочаленный банный веник.
Замыкал очередь коренастый детина, чем-то похожий на Василу. На его грубом, словно топором вырубленном лице простодушно моргали светло-голубые глаза.
Услышав скрип ворот, вся троица с надеждой уставилась на меня.
— Вам чего? — спросил я, на всякий случай загораживая телом проход.
— Мы к князю! — уверенным басом ответил первый мужичок. — На приём пришли, с жалобами. По обычаю.
Охереть!
— К какому князю? — офигевая, спросил я.
— К Немому! — вразнобой загалдели гости.
— Вы вместе, что ли? — не понял я.
— Нет, — снова пробасил первый мужичок. — Где это видано, чтобы домовой с банником вместе ходил?
— Домовой — это ты? — уточнил я.
— Да, — важно кивнул мужичок.
— А ты — банник? — спросил я одетого в веник.
— Банник. С Кузнечного конца.
— А ты?
Я посмотрел на голубоглазого детину.
— Я болотник. Из Лопухинки. Там за деревней клюквенное болотце, так я в нём живу. Клюква ещё не поспела, извини. Я вот грибочков принёс.
Детина вытащил из-за спины корзинку, полную грибов.
— Тут, понимаешь, какое дело... — начал он.
Но банник с домовым не дали ему договорить.
— Куда ты без очереди?!
— Так я с темноты стою, — начал оправдываться болотник, — всю ночь шёл.
— Мало ли, кто откуда шёл! — зашипел домовой. — Что там у тебя важного, в твоей Лопухинке? Вот у меня беда самая настоящая!
— А у меня?! — подхватил банник. — Совсем стыд потеряли!
— Но я же первый у ворот стоял, — упрямился болотник.
Бля!
Я отпихнул пяткой любопытного шейлуньского червяка, который решил посмотреть на гостей. Приоткрыл ворота пошире.
— Заходите, все трое! И за мной — в дом. Только с тропинки не сворачивать — сожрут!
Сытин, увидев гостей, удивлённо поднял брови.
— Это ещё кто?
— Жалобщики мы, — важно ответил домовой. — К князю с жалобами пришли.
— К Немому?
Сытин весело заржал.
— Всё, Немой! Началась твоя служба!
Домовой уставился на меня.
— Это ты князь?
— Ну, я.
— А почему сам ворота отпираешь? У тебя что, слуг нет?
Бля! Твоё-то какое дело?
Банник тоже глядел на меня с удивлением, но помалкивал.
— Князь должен государственные вопросы решать! — поучал меня домовой. — А ворота открывают слуги. Они для того и нужны!
Охереть!
— Так, дядя! — невежливо перебил я домового. — Давай я без тебя разберусь, как мне жить. Что там у тебя за жалоба? Говори и проваливай! В смысле — иди заниматься важными делами. И другим не мешай.
— Вот видишь! — с торжеством сказал домовой болотнику. — Князь сразу разобрался, чьё дело важнее! Он хоть и молодой, но соображает! Подучиться ему, конечно, не мешает, но это дело наживное!
Болотник уныло втянул голову в широкие плечи.
— Ты посиди пока, — сказал я ему. — Блинов поешь. Сам же говорил — всю ночь шёл из Лопухинки. Проголодался?
Болотник кивнул и бочком примостился на свободный стул. Баба Дуня поставила перед ним тарелку с блинами, а Мыш пододвинул миску со сметаной.
Домовой с негодованием уставился на меня.
— А мы как же? Мы тоже гости! Это что же получается? Болотника-деревенщину князь за стол посадил, а порядочные городские жители так обойдутся?
Бля!
— Баба Дуня! — в отчаянии взвыл я.
— Я помогу! — сказала Глашка и убежала в кухню.
Умница моя!
— Так! — сказал я. — Сейчас все молча пожрём. А потом выскажете свои жалобы.
Потирая руки, я плюхнулся за стол. Моя тарелка была пуста. Мыш смущённо смотрел на меня.
— Не смог отбиться от проглотов? — ухмыльнулся я. — Надо было их копьём херачить. Хотя, они все такие крутые колдуны, что и копьё хрен поможет.
Сытин с Михеем заржали.
— И я колдунья? — спросила Глашка, внося сразу две тарелки с блинами.
Она явно набивалась на комплимент.
— Ты — самая крутая! — я приобнял её за плечи. — Просто шифруешься.
Глашка довольно улыбнулась, но блины поставила перед домовым и банником.
Домовой важно кивнул.
— Спасибо за уважение, князь!
И принялся с аппетитом чавкать.
— Прости, Немой! — виновато сказал Мыш. — Я всю ночь осваивал духовную практику Ипато Покуяки. А после неё такой аппетит, что...
От нашего хохота чуть потолок в столовой не рухнул.
— Мыш, — сказал я. — я очень рад за твою счастливую семейную жизнь. Для такого никаких блинов не жалко. Тем более что баба Дуня ещё напечёт. Правда, баб Дуня?
— Сейчас, внучек! — откликнулась с кухни баба Дуня. — Уже несу!
Вслед за этими словами в дверь влетели ещё две тарелки. Одна из них приземлилась перед болотником, вторая — передо мной. Я на лету ухватил с неё блин и запихал его в рот.
— Фкуфнятина!
Болотник робко посматривал на меня, не решаясь взять блин.
— Ты ешь, ешь! Не стесняйся! — подбодрил я его. — Мыш, так чем ты всю ночь занимался?
— Ипато Покуяки — это древняя мышиная практика принятия Лисы, — задумчиво объяснил Мыш.
Видно было, что он полностью сосредоточен на своих мыслях.
— Чего? — удивился Сытин. — Принятия кого?
— Лисы, — повторил Мыш. — Для мышей Лиса — это символ мучительной и беспощадной смерти.
Домовой продолжал жадно чавкать, ни на кого не обращая внимания. Банник ел аккуратно, насаживая кусочки блина на вилку. Болотник, глядя на банника, старался ему подражать.
— Вот оно как! — хмыкнул я, откусывая второй блин. — А для человека лиса — символ тёплой и пушистой шапки.
— Не перебивай, Немой! — нахмурился Сытин. — Дай Мышу договорить. Терпеть не могу, когда чего-то не знаю!
Домовой с возмущением уставился на Сытина, а потом на меня.
— Князь не должен позволять себя одёргивать какому-то боярину! Что это за порядки? В приличных домах такого просто не может быть!
Банник дёрнул домового за мешок и что-то зашептал ему на ухо.
Я запихал в рот третий блин и заткнулся. Пусть песдят на здоровье — мне больше еды достанется!
— Попытки спастись от Лисы делают мышиную жизнь бессмысленной, — продолжал Мыш. — Зачем искать нору, делать припасы или
