И, слегка отодвинув в сторону вождя герулов, подошел к Коршунову, подставил сцепленные руки для опоры:
— Езжай, Аласейа! — И, вполголоса: — Надеюсь, ты сумеешь вернуться…
— Конечно я вернусь! — Коршунов оттолкнулся от ладоней кузнеца и взлетел в седло «запасного» коня. — Я вернусь! (Ласковая улыбка — Анастасии, уверенная — Одохару.) И я вернусь не один! — Коршунов ударил каблуками сарматского жеребца, послав его прямо в толпу. — Дорогу!
И толпа раздалась, пропуская «исполнителя воли богов».
Теперь Коршунов видел их всех: тысячи обращенных к нему лиц, молодых и постарше, бородатых и безбородых, раскрашенных, татуированных, суровых, ожидающих…
Ему показалось: позови он их за собой — пойдут не задумавшись. Но — не сейчас. Сейчас он поедет один. Но когда вернется…
— А на коне он сидит все равно как пес на борове, — проворчал Кумунд, обидевшийся за своего рикса. — Эх! Мне бы такого коня! Да я бы на таком коне… А этот Аласейа…
— Этот Аласейа, Кумунд, метит прямо в риксы! — перебил друга Скулди. — И станет риксом, если его не убьют. И тогда мы с тобой, друг, хлебнем из чаши его удачи! А кони сарматские хороши, — добавил он после паузы. — Тут ты прав. Чудо, а не кони!
Глава одиннадцатая,
в которой Алексей Коршунов вместо дружбы получает княжеский подарок
В шатер заглянул сармат-охранник: плоское, выдубленное солнцем лицо, жидкая бородка на крепкой челюсти:
— Ачкам! Аланский знахарь пришел. Что сказать?
— Пусть уходит, — бросил вождь сарматов. — Не надобен.
Разумеется, Коршунов его не понял. По тону догадался. Впрочем, ему было не до местных знахарей. Он уже вогнал в бедро несчастного парнишки четыре кубика разных «космических снадобий» и думал, что бы еще такое заправить. Оно конечно, в медицине Коршунов — не профи. Но ведь есть инструкция…
Ачкам наблюдал за действиями новоявленного лекаря с большим интересом. Особо заинтересовался иголками. Ну да, одноразовые шприцы в сарматском обиходе отсутствовали.
— Это — сжечь! — строго произнес Коршунов. — В них — болезнь!
Скуба перевел, и Ачкам, не без сожаления, отложил шприцы.
Коршунов уселся по-турецки на войлок около больного. Прикрыл глаза. Устал, однако. Беспокойная у него жизнь в последнее время… сейчас бы выбраться на бережок этой речки, где песочек помягче да камышей поменьше, выкупаться… вместе с Настенькой… Хрена лысого тут можно спокойно выкупаться! Только расслабишься, глядь, а вокруг уже толпятся такие вот… любители острого. Есть такое острое восточное блюдо — ножом по горлу.
«Домой хочу, — подумал он с тоской. — К дивану и телевизору!»
Но тут вспомнилось вдруг, как ехал он сегодня между воинами, и чаще забилось сердце. Да, там, в прошлом-будущем, с ним такого никогда не случилось бы. Никогда…
Он открыл глаза и обнаружил, что «космические снадобья» сделали свое дело. Больному явно полегчало: задышал ровнее, вроде бы даже жар спадать начал.
Ачкам поднялся. Неторопливо приблизился к сыну, потрогал щеку, наклонившись, понюхал распухшее бедро. Выпрямился, крикнул что-то тем, кто снаружи.
Коршунов вопросительно поглядел на Скубу — тот пожал плечами: не понял.
Прошло еще около часа. В молчании. Состояние укушенного парнишки улучшалось на глазах. Наконец он пришел в себя. Открыл глаза, пробормотал:
— Атей…[4]
Ачкам подошел к нему, произнес негромко что-то успокаивающее, погладил по щеке.
Отогнув полог шатра, бросил что-то вроде: къю-ут.
Через минуту появился сармат с кувшином, двумя чашами и подносом, на котором лежала коричневая горка чего-то, напоминавшего муку.
Ачкам собственноручно рассыпал «муку» по чашам, залил белой жикостью из кувшина, вероятно молоком, размешал пальцем.
— Ты — настоящий человек, — перевел Скуба. — Назови свое имя.
— Аласейа, — ответил Алексей. Готский вариант имени показался ему здесь более уместным.
— Ты спас моего сына, Аласейа, — торжественно произнес сарматский вождь. — Прими мою благодарность! — и протянул одну чашу Коршунову.
Отказаться было нельзя. Алексей принял чашу, приложился. Нет, это было не молоко. Что-то кисловатое, слабоалкогольное. А «порошок», как выяснилось впоследствии, был именно мукой. Только смолотой не из обычных зерен, а из зерен, предварительно обжаренных в оливковом масле. Вкус у «супчика» был специфический.
— Проси, что хочешь получить, — перевел Скуба. — Тебе не будет отказа.
— Две вещи, — сказал Коршунов. — Этого достаточно. Первая — свобода моих друзей. Вторая — твоя дружба.
Ачкам покачал головой.
— Твои друзья получат свободу, — последовал ответ. — Но в дружбе я тебе откажу. Потому что завтра ты и я встретимся в битве.
Теперь уже Коршунов покачал головой.
— Битвы не будет, — сказал он. — Я не хочу воевать с тобой. Я хочу воевать с Римом. Присоединяйся!
— Ты храбр, — произнес ачкам. — Но воевать с Римом — нелегко. Лучше бы тебе воевать не против Рима, а за Рим. Я это знаю, потому что воевал за Рим. Рим платит золотом тем, кто доказал свою доблесть. Даже, — губы сармата презрительно искривились, — аланам.
— Понимаю, — кивнул Коршунов. — Но как лучше доказать свою доблесть, если не в битве?
— Ты понимаешь, — признал вождь сарматов. — Было не слишком умно нападать на меня в моем лагере. Но, похоже, ты умен, Аласейа. Может быть, когда-нибудь я стану твоим другом. Когда ты докажешь, что достоин быть другом того, в ком кровь самого Тангри, я вспомню твою просьбу. А сейчас я подарю тебе коней, которые несли тебя, когда ты нес жизнь моему сыну. И еще я дарю тебе мое слово: первым я не подниму своего копья против тебя, Аласейа, — перевел Скуба речь сармата. — Вот мои дары, спаситель моего сына. Принимаешь ли ты их?
— Принимаю и благодарю! — торжественно произнес Коршунов.
Они опрокинули еще по чашке болтушки, и союз был закреплен.
Вождь сарматов Ачкам наблюдал, как Коршунов прикрепляет к седлу подаренного коня кожаные ремни с петлями — импровизированные стремена. Затем подал реплику.
— Петли надо укреплять конским волосом, — перевел Скуба. — Тогда кольца не будут сминаться. Легче вдевать ногу.
Коршунов воззрился на сармата с нескрываемым удивлением:
— Тебе знакомы эти… приспособления?
Ачкам кивнул.
— Но тогда… почему вы их не используете?
— Используем, — последовал ответ. — Когда человек становится стар, ему трудно взбираться на лошадь и удерживаться на ней.
