меня, а себя. Ведь это тебя ведёт барс, а уж мы потом тащимся следом.
— А-а… — протянул я, делая вид, что понял. — Так он меня ещё и ведёт. А куда?
— Туда, где ты нужен.
— А если к смерти?
— Думаешь, путь вверх может быть дорогою в нижний мир? — удивилась шаманка.
— Всяко бывает. — Я почесал щёку, укушенную какой-то летающей падлой. — А кто у вас управляет этим нижним миром? Бог какой-нибудь?
— Нижним миром управляет нижний бог, — туманно пояснила шаманка.
— А имя у него есть?
— Имя его называть нельзя. Он услышит и заберёт нас к себе. А тебе — очень рано ещё. Твоя тропа едва протоптана. Видишь, как идти тяжело?
Я хмыкнул: тут она в точку попала. Тяжело. И дальше, похоже, никак.
— Спуск! Мы нашли спуск! — к нам бежали мальчишки. — Там старое русло ручья, а по нему — тропа!
— Ну вот, — сказала шаманка, поднимаясь с камня. — Видишь: тропа твоя только ещё началась.
Я пожал плечами: значит, сон в руку?
Вещи мы не разгружали, а потому наш табор быстро пожевал лепёшек и поднялся на ноги.
Небо вдруг потемнело. Хотя солнце недавно перевалило за полдень, тучи грозили приблизить вечер.
— Спускаться надо немедленно, — предупредил я. — Если пойдёт дождь, камни станут скользкими.
— А ну, быстрее! Быстрее! — поторопила шаманка старушек.
Они устали, но безропотно поплелись вниз по тропе.
— Спустимся, и будем устраиваться на ночлег под обрывом, — успокаивал я. — Тут гора козырьком нависает. Если дождь — какая-никакая крыша!
К счастью, тропа вполне подходила и для людей, и для нашего маленького стада. Оно уверенно шло за козлом, которого вела в поводу Майа.
В пути моя названая мать словно бы отдалилась от меня. Стала немного чужой.
Малышне требовалось внимание, и она тащила на руках то одного, то другого. А я то шёл в середине отряда, то подгонял отставших. Даже не видел её почти.
Спуск был долгим и трудным. Спускаться всегда труднее, чем подниматься.
Зато внизу мы рассмотрели настоящий оазис — пушистое кедровое редколесье со всех сторон окружённое скалами. Был и обещанный мной скальный навес, способный укрыть от дождя.
Оставалось совсем чуть-чуть. Старушки и дети уже едва передвигали ногами, но я был доволен.
Здесь мы будем почти в безопасности. Сюда без проводника не добраться, уж больно запутанная тропа. И сверху не разглядеть.
Молодец, барс. Привёл в настоящее убежище. Вот же хитрая морда!
Сейчас мы разобьём лагерь, нагреем чаю и отдохнём. И пожрём курятины. Этого подлого петуха — сто процентов надо рубить! Ребятишки уже замучались за ним гоняться!
— А ну, бодрее шагать! — прикрикнул я. — Почти пришли. Это отличное место для лагеря. Здесь и пересидим. А я пойду в разведку и…
Стрела мелькнула прямо перед моим лицом и с глухим стуком воткнулась в дерево.
— Стоять! — раздался хриплый мужской голос. — А ну — все назад! А то стрелами истыкаем!
Говорили на нашем языке. Только сейчас до меня дошло, что я понимаю и язык захватчиков — немного иной, но похожий, и этот, мелодичный, родной. Язык Камая и Кая.
— Ты кто такой? — я вышел вперёд, делая вид, что мне плевать на стрелы. — Чего как трус забился в кусты! Вылазь, блин!
Кусты зашевелились, и навстречу мне шагнул крепкий парень в кожаной рубахе, как у названых братьев. В руках он держал изготовленный для стрельбы лук, а лицо покраснело от гнева.
— А ты кто такой? — спросил он сердито.
— Я — Кай из рода барса!
— Кай умер, — отрезал он. — Убирайся! Сюда нельзя бабам и духам!
— И почему это нам сюда нельзя?
Наверное, со стороны я выглядел смешно: мальчишка — предводитель старух. С чужим, вражьим мечом — однолезвийным, чуть изогнутым. Совсем не такие мечи я видел у братьев.
Ну и плюс моё воинство добавляло веселья — пенсионерки да малышня. Правда, шаманка тут же подошла и встала рядом со мной.
— Это воинский лагерь, мальчишка! — отрезал парень. — Сюда вам пути нет!
Но лук опустил.
Было похоже, что он кого-то узнал. И тут же стало ясно, кого.
— Энгеле, это же ты, сыночек?
Женщина с грудным ребёнком тоже вышла вперёд.
— Мама, — растерялся воин. И закричал, размахивая руками: — Уходи! Это боевой лагерь! Сюда никому нельзя!
— А-а! — обрадовался я. — Матери, значит, тоже нельзя? Значит, не женщина тебя выносила, а собака подзаборная, раз ты мать не пускаешь? Куда она пойдёт, на ночь глядя? Бросили матерей своих и по кустам разбежались? Нашлись, тлять, воины! Лагерь тут у них, тлять! Воин должен защищать свою семью, иначе — не воин он и вообще не мужик!
Парень с луком смотрел на меня оторопело. Он понимал, что должен спорить со мной, даже губами шевелил.
Но красноречия ему боги в детстве в люльку не доложили.
— Ты не Кай! — выдавил он. — Аймар и Геду видели Кая мёртвым!
И тут же зажал себе рот, словно сказал что-то запретное.
Молодой он был совсем, этот лучник. Я не очень пока разобрался, как тут по лицам определять возраст — другие типажи были, непривычные. Различал я их хорошо, и запоминал — тоже вроде неплохо. Но возраст всё ещё оставался загадкой.
Выглядели эти люди не совсем как монголы, но и не как европейцы. Не понять, в общем. Однако по телосложению передо мной точно парень стоял, не мужик.
— Это Кай, — сказала Майа, спуская с рук проснувшегося двухлетку. Она сжала губы, услышав о смерти сына, но не заплакала, а повторила ещё громче: — Это — мой сын Кай! Духи вернули мне его, так говорит кама! — она кивнула на шаманку.
Шаманка, вообще-то говорила совсем другое, но я промолчал. Майа спасла меня. Пусть верит, что сын вернулся к ней в чужом теле. Что во мне поселилась его душа. Что мне, жалко, что ли?
Лучник замялся. Пробормотал:
— Ну, тогда пусть он войдёт в лагерь, если духи сказали, что это Кай. Но только он один.
Я уставился на него, как на дебила:
— Эти женщины — мой род, моя семья. Почему я должен войти один?
—
