— Что ж, Дениц, я внимательно вас выслушал. Скажите, вы никогда не завидовали лаврам Уэллса? Писателю не слишком нужно заботиться о достоверности, ваша же гипотеза порождает больше вопросов, чем ответов. Например, с кем они воевали там, у себя — на Марсе, в Беловодье или где-то еще? С какими-нибудь теми, со щупальцами, которые управляют боевыми треножниками и пьют человеческую кровь? Стреляя в них торпедами в глубинах своих морей? Долетев до нас, не могут навести орднунг на своей же планете?
— Герр рейхсфюрер, а почему на своей планете? Если их корабль может летать и в космосе — оставим пока на совести умников рассуждения, что космические лучи за пределами атмосферы убьют всё живое, в конце концов, этого никто не проверял. То и его «торпеды» — это идеальное оружие против себе подобных, быстрые и самонаводящиеся снаряды огромной разрушительной силы, которым всё равно, двигаться под водой или в космической пустоте.
— Еще один аргумент против, Дениц. Если доказано, что по берегу они стреляли чем-то вроде реактивных снарядов, для двигателей которых необходим воздух. А наши акустики слышали шум винтов их торпед. В то время как пришельцам проще использовать что-то универсальное, как вы правильно заметили, одинаково подходящее для воды, атмосферы и пустого пространства. Зачем им вместо этого ставить на свой корабль, на котором всё же нет лишнего места, узкоспециализированное оружие, причем для каждой среды свое?
— Ну, мало ли какие у них могут мотивы!
— Они обязаны прежде всего быть рациональными. Цели следует достигать наиболее кратчайшим, дешевым, простым путем. Вы же напрочь отказываете им в логике. Для войны в наших морях этот корабль несомненно избыточен и слишком сложен для быстрого воспроизводства в нашем мире. Если они так желают победы своим, то им лучше было бы захватить побольше исходных материалов и образцов — новые технологии, станки, машины, приборы. Но ничего подобного в СССР мы не видим — все новые образцы их вооружения не выходят за известные нам пределы нашей, земной, техники и науки. Русские инженеры, американское и советское оборудование, обычное русское сырье. Политическая воля и организаторские способности Сталина.
— Всё, кроме самой подлодки. Остаюсь при своем мнении, герр рейхсфюрер, она и ее экипаж — не отсюда. В нашем мире у русских не было никакой возможности построить ее!
— В этом я, может быть, с вами и соглашусь, гросс-адмирал. Ваша профессия сыграла с вами дурную шутку: вы видите всё слишком узко и через шоры вашей специальности. Увидев некоторое сходство между субмариной и гипотетическим межпланетным кораблем, вы начали и всё остальное подгонять под результат. У меня же по должности взгляд должен быть шире, и кроме того, я достаточно пообщался с моим другом Рудински, чтобы сразу замечать несоответствия. Однако меня интересует не само знание, а его практическое применение. Что нам надлежит сделать, чтобы нейтрализовать эту угрозу? Или хотя бы предвидеть, что можно ждать в дальнейшем? Даже ответить на один вопрос: не появится ли здесь еще одна «подлодка» или что-то ей подобное?
— Если я прав, то экипаж этой сверхлодки — еще большая тайна русских, чем сам корабль. Попробуйте это проверить, и хорошо бы заполучить кого-то живым, если они участвуют в боевых операциях на фронте — очень странный, кстати, шаг с их стороны! И я уверен, что рейху надо скорее заключить мир. Ясно, что продолжение войны не принесет нам никаких выгод, но еще можно надеяться спасти приобретенное и выйти в лучшем положении, чем были в тридцать девятом.
— И с кем же мы должны заключить мир? С русскими или англосаксами?
— А кто сейчас для нас наибольшая угроза? Вот только боюсь, что Сталин ответит нам то же, что Фош в восемнадцатом. Но мир на Западе тоже неплох. Однако ни в коем случае нельзя прекращать наступление в Португалии. Во-первых, с показавшим силу легче идут на переговоры, во-вторых, нельзя оставлять в чужих руках плацдарм для вторжения. Но там всё не так просто, как нам кажется.
— Отчего же? Вы сомневаетесь в гении Роммеля? Еще пара дней, и Лиссабон падет.
— В войне на Западе бесполезны победы на суше, без побед на море. В отличие от Остфонта, где наоборот. Вспомните Францию сорокового, мы разбили ее, растоптали, растерли в пыль, и что? Так и Португалия станет нашим успехом, но не победой — если мы не выиграем наш Трафальгар.
— Ну, мы всё же посильнее того корсиканского неудачника.
— И находимся точно в таком же положении! Этот континент, именуемый Европой, не может выжить без выхода вовне. И такова география, что Англия и русские с разных сторон сжимают наше горло, наша война с одним из них означает, что другой может диктовать нам условия — что изменилось со времен Наполеона? Мы, как и он, попытались разорвать это кольцо на Востоке — что вышло, видите сами. Оттого разорвать его на Западе — это наша последняя надежда. Или мы погибнем, даже если сумеем каким-то чудом заключить мир — потому что нормально развиваться нам не дадут.
— И что же вы хотите сказать, гросс-адмирал?
— Всего лишь то, что ключ к нашей полной победе в Португалии находится в руках не Африканского Лиса Роммеля, а нашего славного берсерка Тиле.
Атлантический океан у побережья Португалии.
Утро 18 ноября 1943.
В абсолютной тишине, охватившей адмиральский салон «Фридриха Великого», Мори Танабэ встал. Положил правую руку на эфес самурайского меча. И поклонился. Низко и почтительно. Гайдзину.
Худое, типично европейское лицо. Впалые щеки, горящие глаза. Белая, а не желтая кожа. Стремительные движения, резкая мимика, быстрая лающая речь. Никакого сходства, абсолютно никакого, но тем не менее, чем дольше Танабэ разглядывал Августа Тиле, тем сильнее ему казалось, что из-под европейских черт лица адмирала вот-вот проглянут скулы и холодный прищур легендарного Хайхатиро Того.
Мори еще раз посмотрел на карту, снова оценивая уже увиденное. Несведущему человеку мешанина красных, черных и синих линий, обилие надписей и вклейки таблиц показались бы бессмыслицей — но потомственный воин, самурай, на время оттеснивший боевого морского офицера, без труда вычленял главное — даже не саму боевую задачу, а красоту и проработанность замысла. Проявление высочайшего совершенства, сравнимое, пожалуй, лишь с идеальной законченностью Меча.
Обмануть врага. Опередить врага. Направить врага на ложный путь.
Там, где ты слаб — демонстрировать силу, оберегая себя без боя.
Там, где ты силен — показать свою слабость, провоцируя противника на выпад.
И ударить, стремительно и неотвратимо. В тот самый момент, когда враг не ждет твоего удара, когда он еще только строит свои планы. Когда ему еще кажется, что он переиграл тебя, сломил тебя. Когда он сам готовится нанести решающий удар.
Так взлетает катана самурая, стоящего к врагу спиной. И враг умирает, не успев даже понять, что он уже мертв. Когда ему кажется, что он еще побеждает.
И меч возвратится в ножны, прежде чем рассеченный надвое враг опустится на землю, орошая ее своей кровью.
А ведь сначала было лишь желание мести. Эти гайдзины ничем не лучше других, но так сложилось, что они воюют с гайдзинами-янки, а «враг моего врага — это союзник». Танабэ не мог забыть, как у острова Мидуэй погибали его друзья, не имея возможности нанести удар в ответ. Эта удача досталась ему, тогда простому пилоту с «Хирю» — но гайдзинов было слишком много. И тогда Мори Танабэ поклялся своей самурайской честью страшно отомстить янки, хотя бы ради этого пришлось вступить в союз с владыкой ада! И демоны услышали его, будто вселившись в самурая — десять гайдзинов отправил он в преисподнюю, после расстреливая парашютистов, или плотики на воде, а смерть будто обходила его стороной. После Мидуэя и Гуадаканала осталось мало опытных пилотов, и Танабэ быстро стал командиром эскадрильи, затем ему пророчили место командира сентая (полка) — и вот, вместо битв, это путешествие в Европу, его выбрали только потому, что он мог изъясняться по-немецки.
Мори приходилось видеть раньше и янки, и англичан, ведь он родился и вырос в Нагасаки, это крупный порт. И он хорошо помнил презрение с высокомерием тех и других, японцы были для них чем-то вроде обезьян. Здесь же Тиле, после их представления узнав, что Танабэ участвовал во многих битвах тихоокеанской войны, вызвал его и стал с интересом расспрашивать о тех сражениях, тактике авианосных эскадр, и как ее применяют янки. И как-то так вышло, что он стал кем-то вроде советника Тиле — и потрясением для самурая было, что оказывается, этот европеец умеет входить в состояние сатори — слияния с Единым, когда открывается Истинный Путь — у самураев это было редким даром, и уж совсем редчайшим, когда по своему желанию, это считалось милостью богов!
