— Да вот не захватил я с собой паспорта.
Далее случилось нечто из ряда вон выходящее. Хозяин сделал ещё более скучное лицо и цапнув лапой чернильницу убрал её под прилавок, левой рукой умыкнув незаполненный бланк — расписку.
— Что это значит?
Напрягся я.
— Перстенек отдай!
— Какой перстенек? Пошел вон, — отмахнулся от меня лавочник как от назойливой мухи. Красное тяжелое лицо килограммов на шестьдесят было исполнено скукой, превозмогая которую, хозяин всё же оторвал своё седалище от лавки и поднялся оказавшись на голову выше меня.
— Ты что?! Не понял? Пошел вон тебе говорят! Или помочь?
Таким наглым образом меня кидали первый раз в жизни. Кровь прилила к моему лицу.
А рука непроизвольно потянулась назад нашаривая рукоятку аигути за поясом. Видимо это движение лавочнику не понравилось и он рявкнул:
— Ванька! Ванька, беги за урядником! Тут шантрапа подозрительная отирается!
— Бегу! Митрофан Палыч! Бегу! — Пискнуло из-за шторки, за хозяйской спиной.
На миг из-за занавески проявилось заморышное лицо Ваньки и пропало. Быстрый топоток ног, хлопанье двери и приглушенные крики Ваньки донеслись с улицы.
— Урядник! Урядник! Палыч зовет!
Сосиски хозяйских пальцев протянулись к моему воротнику. Левая же рука уже откидывала широкую доску прилавка. Окинув плотное тело взглядом, я понял, что так просто этого мамонта не свалить и залепил раскрытой пятерней ему по глазам.
Митрофан от неожиданности охнул, попятился назад, и вернулся на лавку припечатав её чугунным задом. Г де-то на улице забренчали чем-то по мостовой. Небось урядник своей «селедкой» по камням задевает, сообразил я. Но уходить вот так запросто оставив всё как есть я не собирался. Поэтому выхваченный из-за пояса нож был приставлен к заплывшему глазу.
— Перстень отдал! Быстро!
Рука Палыча с готовностью извлекла его из кармана жилетки, где обычно носили часы. Прибрав его левой рукой, я продолжил.
— Деньги где? Паскуда! Деньги давай!
— Там.
Перст указал куда-то в угол конторки. В жестяной банке из под чая денег оказалось до обидного мало. Высыпав наличность в карманн, я решительно откланялся. А попросту подхватил свой чемодан и опрометью выскочил на улицу.
* * *
Стыдно. Стыдно боевому офицеру имеющему медаль за отвагу, бежать от какого-то жандарма. Но я как тот «голубой воришка», который стыдился и воровал. Стыдился бежать, но бежал. Бегать мне раньше часто доводилось. Через линию фронта и обратно.
Der — лягушка, Das — болото, шлеп, шлеп. Угадайте кто это?
Армейская разведка. Жаль только награды свои я оставил в 45 году. В аккурат десятого мая, сложил в коробочку и написал письмо. «Дорогая моя! Вот мы и дожили до светлого праздника! Дня победы».. В общем, прощальное письмо. Так как меня в очередной раз нашли и мне пришлось уходить дальше в прошлое.
Всё это мелькнуло в моей голове пестрыми картинками, никак не соотносящимися с происходящим. Была у меня такая странность в минуты опасности думать на отвлеченные темы. Особенность эта была прошита в моём подсознании на уровне инстинкта. Благодаря ей, разум мой оставался холодным, что выживанию весьма способствовало.
Бегом! Бегом! Главное не превысить скорость, и по возможности не привлекать внимание. Рывок, поворот за угол дома. Стоп! Здесь уже новые люди, которые не знают, что свистит и матюгается городовой по мою душу. Идем медленно, успокаиваем дыхание и ныряем в подвернувшуюся лавку. Булочная, как удачно! Теплым запахом свежего хлеба просто обволакивает всё вокруг. Воздух кажется сладким от избытка ванили. Пышные булочки так и дразнят, что хочется впиться в них зубами. И хоть я не большой любитель хлебных изделий, но сутки без еды из кого угодно сделают чревоугодника и гурмана. Желудок буквально сжался в кулак, переваривая сам себя. И так, по возможности спокойно начинаем торговаться.
— Почем вон та булочка?
— Какая?
— Вон та.
— С маком что ли?
— Ага.
— Две копейки.
— Возьмите, пожалуйста.
Выгреб из кармана горсть мелочи. И пока торговка с пышными булочками, выпирающими из просторного платья в горошек, выискивала взглядом две копейки, погоня приближалась. По булыжной мостовой громыхали подкованные сапоги городового, в диссонанс с ним мелко стучали башмаки хозяйского Ваньки. Деревянные они у него что ли? Подумал я, прислушиваясь к звукам. Свисток, зажатый в зубах городового, сбоил. Видимо дыхание перехватывало. Вот свист раздался уже за моей спиной. Я напрягся, но с деланным любопытством нагнулся глубже, перегибаясь через прилавок, якобы рассматривая товар.
— Вон ту тоже мне заверните, — указываю пальцем на рогалик.
Продавщица поворачивается боком уменьшая свободное пространство между нами, и я прячу лицо в её тени. Топот и свист за спиной удалились дальше по улице. Погоня продолжалась. Мне стало интересно за кем же они бегут. Боковым зрением ухватываю картинку, как какой-то нервный малый при свисте жандарма рванул по улице, только подметки засверкали. Ай, молодца! Жуликов и воришек на базаре всегда хватало.
— Нет, рогалик не надо, — отмахнулся я и, развернувшись, пошел в сторону противоположенную той, куда убежал жандарм. Выбрав по дороге тихую подворотню, остановился пересчитать наличный капитал. Две бумажки по пять рублей и три рубля мелочи. На гостиницу должно хватить. Хотя квартира желательно. Нужно срочно решать с документами. Бегать зайцем просто не солидно.
* * *
Разнообразные запахи витали над столами. Не скажу, что сильно аппетитные и вкусные. Старые карты города не соврали. Безымянный трактир под номером 43 существовал.
Где находились остальные 42 на картах понятно не было. Но по улице Купчинской в доме номер 9 трактир был. С кухни несло запахом жирных и грязных тряпок. Витал неистребимый запах тараканов, с коими безуспешно боролись кипятком. Клопы скорее всего тоже в ассортименте трактира наличествовали. Но мне это предстояло узнать ночью.
А пока я оставил чемодан в маленькой комнате на втором этаже, походящей скорее на кладовку, где Шуры и Мани хранят пустые ведра и швабры. Документы к прописки не спросили, что меня вполне устраивало. Записали в книгу постояльцев под именем Телегина Семена Ивановича 1875 г рождения, уроженца Тульской губернии, коммивояжера. Судя по лицу хозяина, ему было совершенно наплевать, кто я такой, главное что пятерку за проживание неделю я внес, а стол оплачивался отдельно. Столоваться в этом месте я не собирался. Но с познавательной целью за стол всё же сел, тем паче что знакомые запахи с кухни донесли до моего сведения, что нечто съедобное на кухне есть. Засаленная поверхность стола отполированная рукавами постояльцев особого доверия не внушала. Поверх неё красовалась застиранная скатерть с замысловатыми пятнами. Скатерть походила на древнюю карту мира в представлении Птолемея. По этим пятнам какой-нибудь настырный судмедэксперт без сомнения воссоздал бы все незамысловатое меню заведения.
