Слава богу, пронесло, и вторая группа проверяющих покинула объект. Но почему «николаевцы» продолжают медлить? С момента окончания проверки прошло почти два часа, но никакого движения не видно! Неужели они все-таки что-то увидели? Так чего ждут? Ищут лодки, чтобы подойти к опорам по воде?
А, нет… Началось! Блиндированный поезд пошел по рельсам. Собственно, прямой приказ великого князя был достаточно прост — разрушить мост. Но Бруммель на свой страх и риск решил несколько расширить задание — взорвать мост вместе с бронированным чудовищем.
Лейтенант смахнул выступившую испарину со лба и крикнул саперам, старательно изображавшим артель граборов, что можно отложить ружья и выйти из сарая во двор. Пальцы Бруммеля закаменели на рубильнике. Вот сейчас… сейчас… Но что это? То, что подъезжало сейчас к мосту, совсем не походило на описание «Николаевского монстра»! Монстр был размером с броненосец и нес крупнокалиберные орудия. А это… Просто две платформы и паровоз!
Взрывать или не взрывать? Пот градом лил со лба Бруммеля. От решения этого сложного вопроса его отвлек резкий свист. Лейтенант отвел глаза от ползущего по рельсам состава и оглянулся.
Двор дачи быстро и неожиданно заполнился какими-то вооруженными людьми в незнакомой зеленовато-песочной униформе. Эти люди легко валили наземь саперов и сразу начинали вязать. Тех, кто оказывал сопротивление, жестко и беззлобно оглушали прикладами.
Не может быть! «Николаевцы»?!! Здесь?!!
Все закончилось в считаные секунды. Вся группа минеров, все двадцать семь человек оказались лежащими на земле, скрученными по рукам и ногам!
Лейтенант Бруммель глубоко вздохнул и опустил рубильник… Машинально втянув голову в плечи и прикрыв глаза, он ждал мощного взрыва, но секунды текли, а вокруг стояла тишина. Поняв, что вся затея провалилась и провода загодя перерезаны этими странными людьми, Бруммель открыл глаза и выпрямился. К нему неспешной походкой человека, полностью контролирующего обстановку, подходил здоровенный черноволосый мужик.
— Ну, вот и все, вашбродь… Поигрались, и будя! — весело оскалившись острыми белыми зубами, сказал чернявый и ленивым, но каким-то четко выверенным движением вынул лейтенантский револьвер из кобуры.
Рассказывает Еремей Засечный
За дело у моста Хозяин нас перед строем похвалил, при всех офицерах пообещал просить Государя о наградах всей нашей команде. Известно, за царем служба не пропадет, однако ж хорошие слова ребятам слышать было лестно, особенно перед служивыми — досель-то они на нас, дружинников, свысока поглядывали, хотя у нас много бывших солдат было. А тут сразу со всем уважением, за своих признали — табачком там поделиться, в круг к чаю с приварком посадить…
Меня в первый вечер к фельдфебельскому чаю унтера пригласили, да спор меж собой завели — какую награду за наше дело дать могут, да какая выплата к каждой награде положена, да какие выгоды после службы дает… Сами-то все служаки матерые, про какую медаль ни заговорят — тут же кто-то на груди ее покажет… Знают, о чем говорят.
В общем, сошлись во мнении, что «Анненскую медаль» нам вряд ли дадут — ею больше унтеров, которые лет по двадцать отслужили, жалуют, но с ней и деньги большие идут: рублей пятьдесят могут дать, а то и поболе — как начальство решит.
Нам же медаль «За храбрость» положена, тут все согласились. За нее казна двенадцать рублей платит. Показали мне эту медаль — серебряная, спереди покойный Государь, а сзади надпись: «За храбрость». Ее на шее носят. Еще, сказали, недавно разрешили на груди с бантом носить, а бант-то — как на Георгии!
Фельдфебель Белоусов, который еще на турка ходил, сказал, мол, помяните мое слово, братцы, Государь за это дело — за усмирение — особую медаль учредит, никто из наших без наград не останется… В общем, хорошо посидели.
Потом у меня разговор с Хозяином состоялся. Сказал он, что командир из меня получился хороший и погоны прапорщика за минера я уже могу пришивать — он только от штабных по телеграфу подтверждения ждет. А вместо офицерского экзамена будет взятие Петербурга! И так мне тут станица родная вспомнилась!
Минера, мною захваченного, допросили. Хозяин потом долго ругался! Это же надо, говорил, под самым боком Москвы диверсионное подразделение противника минирует стратегический мост морскими минами, а наши горе-вояки даже не чухнулись! А может, и без измены не обошлось! Ведь морские мины — это не брусок тола, их ведь сюда по железной дороге привезли! Да с лодок ставили! И все это на территории Московского военного округа! И никто ничего не заметил?
Отбил Хозяин Государю телеграмму с докладом, где особливо все «странности» помянул. Потом вслух сказал, но как бы для себя: «Будет теперь князю Васильчикову работа…»
Тронулись мы дальше. Но вот после Волги началось вокруг пути, как Хозяин выразился, «шевеление». В бой никто не вступал, но дозоры постоянно о вражеских конных разъездах докладывали. Мелькнут вдалеке и уходят на галопе.
Ну, собирает Хозяин в главном салоне «Железняка» совещание. Тут и он сам, и мы с Сашкой за адъютантов. И начарт бронепоезда подполковник Никитин. И офицеров человек десять набилось. Накурили так, что хоть топор вешай, — принудительная вентиляция уже не справлялась. Цельных три часа думали да спорили: что дальше-то делать? Четких указаний генерал Духовский не дал. Тут командир нашей КМГ[31] полковник Волосюк и предлагает — а давайте, мол, рванем вперед? Чего это мы так плетемся? Хозяин ему объясняет доходчиво: мол, нарвемся на засаду — костей не соберем. Тише, мол, надо, тише. Вообще, «шепотом» идти. А не шашкой бренчать. Ну Волосюк и завелся. Поддел его Хозяин-то — у полковника в ножнах пятиалтынный серебряный бренчал. Для пущего форсу. Звонко так…
Завелся стало быть Волосюк. Усищи дыбом, морда покраснела. С каких это пор, рычит, какие-то купчишки мне, русскому офицеру, указ? Приказываю, мол, двигаться вперед с удвоенной скоростью!
А Хозяин ему ласково отвечает: я, говорит, тебе напрямую не подчинен. Приказ Государя нашего помнишь? Установить с противником контакт, закрепиться и ждать подкрепления. Всего лишь установить контакт, а не брать штурмом Питер! Бронепоезд оказывает отряду посильную помощь, сообразуясь с обстановкой. Применение бортового оружия остается полностью на усмотрение командира бронепоезда!
Тут на Волосюка вообще стало смотреть страшно — того и гляди взорвется. Уже не только лицо, но и глаза покраснели. Начал он было шашку из ножен тянуть, но заметил, как я да Сашка руки на «кистени» положили. Опомнился малость полковник. Но, не сказав более ни слова, кинулся из салона вон. Остальные офицеры переглянулись меж собой да тоже на выход засобирались. Хозяин хоть Государю и друг первейший, но Волосюк — свой, а мы так… черная кость…
