Ознакомительная версия.
Вряд ли кто-нибудь, кроме Прохора, догадывался, что меланхолия графа наигранна и очередное увлечение его сиятельства носит преходящий характер, но впечатлительные поэтессы восхищались, а их коллеги мужского пола в промежутки между кутежами пытались описать «образ» таковыми строками:
…Была как ночь броня моя черна,
И на щите, где розы были у других,
Я лишь шипы изображал без них!
Барков втихомолку посмеивался, но мистифицировать поэтов не прекращал. Это его развлекало. Дурить головы стихоплетам он полагал забавным — ничуть не худшее, а даже более безобидное развлечение, чем к примеру игра на скачках или в вист. Камердинеру затянувшаяся дачная эпопея давно опостылела, но против хозяйской воли не попрешь. Вот если бы снова за границу… Путешествовать Прохору нравилось.
Объявилась Анна-Пяйви, длинная как жердь неразговорчивая сорокалетняя финка — постучала в дверь черного хода, со стороны кухни. Сразу получила от внимательного Прохора «синенькую», жалованье за неделю, что для Финляндского княжества было весьма прилично. Осведомилась, что хозяин пожелает сегодня.
— Барин нездоров, — сообщил Прохор, зыркнув в сторону веранды. — Я сейчас на базар, если проснется — дай рассолу, а потом чаю горячего. Вот тебе пятиалтынный за лишние труды… Приду через два часа. Все поняла?
Серебряшка перекочевала в широкую красную ладонь Анны-Пяйви — кухарка, может, и нелюдима, но дело свое знает и к слабостям барина относится с пониманием. Всяко поможет при случае.
Вернулся Прохор после полудня, с полной корзиной снеди и полудесятком бумажных пакетов. Снял калоши, выложил покупки на кухонный стол и не расстегивая пальто быстро зашагал в столовую — отсутствие чухонки возле плиты с кипящими кастрюлями говорило только об одном: его сиятельство пробудились и требуют внимания к своей особе.
Особа, в расстегнутой на горле рубашке и черных бриджах на подтяжках, отыскалась, где и положено — возле круглого стола, укрытого чуть пожелтевшей скатертью с незамысловатыми кружавчиками по краям и не слишком аккуратно выведенными винными пятнами. На столе громоздился исходящий паром артельный серебряный самовар.
— …Прохор, ну хоть ты скажи ей! — выглядевший больным и несчастным Алексей Григорьевич ткнул перстом в сложившую руки на животе невозмутимую Анну-Пяйви. — Знал бы где, сам бы взял! У этой ракалии разве допросишься?
— Ты иди, иди, — камердинер вежливо подтолкнул чухонку в сторону кухни. — Я сам.
Дело житейское, весь шум из-за рюмки водки. Анне-Пяйви даны строжайшие инструкции — хозяин пускай хоть револьвером грозится, не давать и точка! Делать вид, будто ничего не понимаешь. За первой рюмкой немедля последует вторая, потом еще, к пяти вечера барин соберется в гости к поэту Мережковскому и дело пойдет по накатанной колее — сегодня добрел до сеней, а завтра в сугробе уснет? Благодарствуйте.
Прохор умел настоять на своем — мягко, но решительно. Да и граф физически не мог противиться, слишком было дурно, начинало трясти. Разумеется, водки он не получил, пирамидону тоже — вполне хватило народных средств. Поначалу едва ли не полный самовар чаю с лимоном вприкуску, затем мясной бульон с толченым картофелем и обжаренным луком, незачем сейчас тяжелить желудок грубой пищей.
— …Стыд какой, а? — вздыхал Алексей Григорьевич, к которому начала возвращаться память. В отличие от многих, в состоянии трезвом он в точности осознавал с кем, при каких обстоятельствах и где именно проводил минувший вечер, вспоминая любые детали, пусть даже и не самые приятственные. — Жуткий реприманд, брат Прохор, хоть стреляйся… И ведь не Кобызевский приют на Лиговке, с блядями-с, приличный дом, воспитанные люди!
— Воспитанные? — эхом повторил камердинер. Тихо произнесенное слово звучало на грани насмешки.
— Да ну тебя, болван!.. Ну вот представь, этот свинтус Бальмонт — всегда его терпеть не мог! — начал дерзить Случевскому; да ты видел этого Бальмонта: самовлюбленный прилизанный красавчик с бесовской хитрецой и такой внутренней злобой, что любой каторжник-висельник от зависти помрет!
— Видели-с, — подтвердил Прохор. — Господин поэт в феврале к нам чай приходили пить. Всю гостевую комнату потом изрыгали.
— Ты слушай, слушай… У них со Случевским до кулаков дошло, в драку полез. Ну мы разнимать, и Зинка зачем-то полезла!
— Зинаида Николаевна? — не без ядовитости уточнил Прохор, хозяйку «литературных пятниц» Зинаиду Гиппиус не любивший отдельно. — Как ее чахотка?
— Да плевать на чахотку! Пока растаскивали, я Зинаиде локтем в бровь заехал! Клянусь же, нелепая случайность!.. Теперь синяк… И так-то не бог весть какая Минерва с Афродитою, а теперь и вовсе в обществе месяц не покажешься, на пол-лица расплылось. Примочки, уксусные, конечно… Я Бальмонта на дуэль вызвал, l'ivresse et la debauche indecente! Тьфу, засранцы!
Ага, барин разговорился, порозовел, значит, лечение пошло впрок. На слова о дуэли Прохор внимания не обратил — первый раз, что ли? — да и выходить против графа Баркова, что с пистолетом, что с рапирой смысла нет никакого, верная смерть.
— Вас же, Алексей Григорьич, с пятницы дома не было, — заметил Прохор. — Тут почта пришла.
— Что там? — недовольно отозвался граф, последние годы отдававший бумажные дела на откуп камердинеру. Невелик труд — просмотреть счета, а личные письма от немногих и редких корреспондентов потом вручить барину.
— От управляющего из Твери, — Прохор по очереди откладывал распечатанные конверты. — Дела привычные, ответил сам. Маменька ваша написала, в мае собираются в Люцерн. Уж потрудитесь, собственной рукой ей репронд дайте. Вот еще заграничная телеграмма, как раз пятничным вечером пришла. Немецкую или французскую я, глядишь, разобрал бы, а тут непонятно написано. Отправлено из Мемеля.
— Дай сюда… — граф протянул руку. — Конечно, на английском… ЧТО? Прохор, число сегодня какое?
— Одиннадцатого дня апреля, воскресенье.
— То-то и оно! А по-грегориански двадцать девятое марта выходит?
— Так и выходит, Алексей Григорьич.
— Чер-рт, — раскатисто рыкнул граф. — Каналья! Забыл, ты представь! Когда последний поезд на Петербург? Собраться успеешь?
— Успеем, как не успеть. Сейчас три четверти второго, поезд в восемь пополудни. Как собраться-то? Полный гардероб?
— Походно, полностью! Мы съезжаем с дачи! Спешно!..
— Съезжаем? — ошарашенно выдавил Прохор, не смея поверить своему счастью. — А Питер? На квартиру?
— Да, на квартиру! Прохор, ну что ты будто дитя малое! Беги к квартальному надзирателю, отдашь ключи от дома. Чухонку… Как её?.. Рассчитай. Дай империал золотом, премию — кормила вкусно, не отнимешь. От квартального на станцию телеграфируй домой, консьержу. Пусть к ночи всё подготовят, камин растопят, не въезжать же в холодный дом?.. И ужин заказать! Только скромно, без гусарства! Завтра вставать чуть свет!
Ознакомительная версия.
