К концу второго дня стало ясно, что, по крайней мере по данным старых и даже новых документов архива, никаких домов с готическими украшениями — кроме одной из небольших церквей, построенных в конце XX века под старину, — в Браунау-на-Инне никогда не было.
Выходя из архива, мы были более чем озадачены. Я был настолько обескуражен неудачей и очередной загадкой, которую, судя по всему, разгадать не удастся, что забыл даже попрощаться со служащей архива. А вот барон фон Нотцинг не забыл. С присущим ему обаянием он заговорил с пожилой фрау, кутавшейся в теплый платок.
— Скажите, пожалуйста, — вежливо поинтересовался барон, — а насколько полный перечень архитектурных документов у вас хранится?
— О, очень полный. Мы храним даже планы разрушенных и снесенных домов, поскольку это требуется по правилам. Мы предоставляем информацию и выписки только с разрешения городских властей или лично бургомистра. И изъятий документов у нас почти не бывает, — добавила хранительница задумчиво.
— Почти? — обернулся уже почти распрощавшийся фон Нотцинг.
— Да.
Мне показалось, что фрау уже пожалела о своей болтливости.
— Что вы имеете в виду? — быстро спросил я, заходя в атаку с другого фланга.
— Ну, несколько лет назад у нас была изъята папка, касавшаяся одного из довольно старых домов, построенных еще в середине XVIII века. Он сгорел в конце 1940-х годов и почти полностью был разрушен. Возможно, поэтому документы изъяли. За ними тогда приезжали очень странные люди. Бургомистр сам вынес им папку и вышел из хранилища лишь после того, как убедился, что посетители уехали.
— Странные люди? — переспросил фон Нотцинг. Но больше ничего мы так и не добились от насупившейся фрау.
На следующий день мы отправились в так называемое полевое исследование. А попросту говоря, мы пошли искать остатки старого дома. Точнее, я пошел один. Барон с самого утра внезапно решил отправиться в музей истории города.
— В маленьких городках мало что происходит, — сказал он, вооружаясь карандашом и блокнотом. — Я никогда не был в этом музее.
Он небольшой и, скорее всего, так или иначе посвящен Гитлеру. Но, надеюсь, не весь.
После этого в свойственном ему, как мне показалось, всегда отличном расположении духа барон принялся, насвистывая, затачивать карандаш. Мы договорились, что если ничего интересного не обнаружим сегодня или завтра днем, то следующим же вечером уедем из Браунау-на-Инне.
Осматриваясь, как самый обычный скучающий турист, я шел вниз по той самой улице, на которой стоял «официальный» дом Гитлера. Никаких сгоревших домов или руин мне на пути не попадалось. И дойдя до самого конца улицы, которая неожиданно заканчивалась тупиком, я уже было собирался повернуть обратно, как вдруг почувствовал, что в этом тупике есть какая-то странность. Обычно улочка — если это тупик — заканчивается склоном горы, домом или расходящимся в стороны перекрестком. Здесь же она упиралась в довольно высокую густую живую изгородь с металлическими столбиками по периметру. За веселенькой изгородью не было ничего — ни дома, ни более высокого каменного забора, — только сетка, по которой, извиваясь, поднимались вверх плотный хмель и дикий виноград. И в этот момент мешочек с руной, которую с тех пор, как нашел, я носил с собой и перебирал в кармане, стал неожиданно тяжелым, словно кусок свинца, и буквально прилип к моей ноге. Первым делом мне захотелось высоко подпрыгнуть и заглянуть за изгородь. На пустой улочке я никому не показался бы идиотом. Но что-то подсказало мне пойти другим путем. Прогулявшись вдоль изгороди, я присел на корточки и сделал вид, что завязываю шнурки, — как раз там, где заросли были наименее плотными. Слабый жужжащий звук откуда-то сверху заставил меня поднять голову. С углового столбика прямо на меня смотрел недружелюбный глаз охранной камеры. И со следующего столбика тоже. Несколько камер, видимо оборудованных датчиками движения, внимательно наблюдали за мной.
Жизнь приучила меня ко всяким неожиданностям. И если кто-то считает тебя подозрительным, нужно в первую очередь эту мысль развеять, будь то друг или враг, особенно если ты собираешься что-то узнать. А уж там посмотрим. Я сделал самую дурацкую физиономию и помахал в камеру рукой. Пусть лучше меня считают простаком, чем решат, что я собираюсь схитрить. Затем я продолжил завязывать шнурки на ботинках. Скосив глаза в сторону изгороди, сквозь ветки и листья я увидел обычную булыжную дорожку. Затем несколько обрубков старых тополей. А чуть в глубине — груду черных обугленных камней, точнее, угол большого их нагромождения. Камни были настолько черными, что на секунду мне показалось, что сейчас и не день вовсе. Неимоверно вывернув глаза, так, что у меня тотчас же заболела голова, я попытался разглядеть большую часть двора. Посреди груды камней за останками тополей торчали два обломка каминных труб. И на одном из них, в самом верху, оставалась часть несущей конструкции крыши. Часть конька с полуразбитой омерзительной ушастой головой, которая, как и камеры, спокойно наблюдала сверху за моими упражнениями.
К ужину вернулся довольный фон Нот-цинг.
— Каково? — заявил барон с порога. Этот дом и впрямь существовал. Я нашел его. А судя по вашему довольному лицу, вы, Кранц, тоже пришли не с пустыми руками.
Итак, добравшись утром до музея истории города, фон Нотцинг понял, что это была не пустая затея. Первые два зала небольшого особнячка были посвящены гербу города, прочей этнографии и знаменитым уроженцам Брау-нау-на-Инне. Третий зал был посвящен Адольфу Гитлеру, но и там фон Нотцинг не обнаружил ничего интересного. Зато в последнем зале, на притулившемся в дальнем углу стенде он увидел вырезанную из газеты неболыпую заметку с фотографией. На фотографии был изображен темный дом с провалами готических окон, башенкой над чердаком и побитой жизнью мрачной крылатой фигурой на коньке крыши. Заметку фон Нотцинг переписал в блокнот. Там говорилось следующее:
Вчера, 23 июля 1947 года, был почти полностью разрушен в результате пожара старый дом Мейнбохеров, находящийся в конце Круммштрассе. Пожар вспыхнул, по версии главного пожарного города офицера Орнуна Херта, из-за короткого замыкания в старой проводке. Напомним, что с 1932 года в доме никто не живет, а в 1935 году в нем был начат капитальный ремонт, приостановленный в прошлом году после двух несчастных случаев на стройке. 15 февраля 1944 года обрушились леса на чердаке, в результате чего один из рабочих, двадцатитрехлетний Эрик Штомпф, получил тяжелейшие травмы и скончался в больнице, не приходя в сознание. 29 апреля 1946 года один из рабочих, восстанавливавших деревянные перекрытия в подвале, по собственной неосторожности зацепился рукавом за циркулярную пилу, которая отрезала ему руку выше запястья, Официальные расследования признали оба происшествия несчастными случаями, но многие в городе теперь спокойно вздохнут: этот дом больше не возвышается над головами прохожих мрачной темной необитаемой громадой.
