- Оба-на, Трёпа, ты глянь, какие у фраера знатные ботиночки!- вырывает меня из раздумий чей-то нарочито громкий и наглый голос.
Перед нарами стоят двое. Классическая парочка: громила со "шнырем". Первый - голый по пояс, широкий, но какой-то корявый мужик цыганистого вида, с длинными, будто у гиббона руками, весь густо заросший черным жестким волосом. Второй - типичная "шестерка", мелкий чмошник с нахальной рожей, больше всего похожий на шакала Табаки их мультика про Маугли.
- Ага, Гуцул, отличные, боты. И размер как раз твой. - мерзенько хихикает он в ответ на слова чернявого.
- Слышь, фраерок, как насчет обувкою махнуться? - Гуцул демонстрирует мне свои растоптанные и грязные горские чувяки[30].
Понятно, пора в камере власть менять. Легко соскакиваю с нар, и спокойно глядя на эту парочку клоунов цежу сквозь зубы:
- Ты чо разбазлался, мамалыжник? Чо лыбисся, как параша? Или зубы жмут?! А ну, нах, исчезли оба, пока в петушиный угол не определил! Или его тут нету? Так я его специально для вас двоих прям щас и организую.
Гуцул, явно не ожидавший, ничего подобного, замирает в недоумении. Потом до его ущербных мозгов доходит смысл мною сказанного. С ревом тираннозавра, которому прищемили хвост, он бросается в атаку. Ню-ню, я в "органах" почти четырнадцать лет, сынок! А до этого - два года в спецназе. А еще раньше - детская спортивная школа. "Двойка" в нос, апперкот в челюсть. "Оппонент", будто подрубленное дерево, с грохотом рушится на пол. Нос я ему сломал точно. Насчет челюсти такой уверенности нет, но вполне возможно. А вот похожий на трусливого шакала Трёпа меня удивляет. Думал, он бежать кинется, а он, погань, выдергивает откуда-то узкую "заточку" и бросается на меня. И на старуху бывает проруха, верная пословица. Если б реакция у меня была похуже, пропорол бы он мне бочину, как пить дать, пропорол бы. А так, обошлось неглубоким, но сильно кровоточащим порезом вдоль ребер. Не опасно, но неприятно. Обвожу тяжелым угрожающим взглядом остальных "пассажиров" камеры.
- Еще желающие повоевать есть?
Таковых не находится.
- Тогда бегом убрали от меня куда-нибудь подальше эту падаль, - я киваю на уже начинающего приходить в себя постанывающего Гуцула и лежащего у стены, в которую я его впечатал со всего размаху головой, Трёпу. - Воняют.
Мое распоряжение выполняется беспрекословно и быстро. Морщась и шипя, стягиваю с себя футболку, рву ее на длинные полосы и начинаю перевязку. Замечаю, что один из сокамерников уж очень внимательно разглядывает мою татуировку.
- Ты что-то хотел? - вежливо, но предельно холодно спрашиваю его я.
Когда-то услышал от одного бывалого человека, что в таких ситуациях предельная вежливость, вкупе с предельной же жестокостью пугает людей куда больше, чем грубость. Похоже, он и впрямь знал, о чем говорил. Сокамерник перепугано машет руками и мотает головой, всем своим видом показывая, что ему, собственно, вообще ничего не надо, он тут так, просто мимо проходил.
Наложив более-менее приличную, насколько это в таких условиях вообще возможно, повязку, ложусь на нары, прямо там, где сидел. Черт с ним, с мусором, что со второго яруса сыплется, но вверх-вниз мне сейчас скакать, точно не стоит.
Кровь останавливается довольно быстро, рана и впрямь пустячная, просто глубокая царапина. Решаю больше ничем не забивать себе голову, и просто заваливаюсь спать. Будь что будет, мать его!
Первый раз я просыпаюсь, когда приносят обед. Тогда же из камеры выносят мычащего от боли Гуцула и так и не пришедшего в себя, но все же живого Трёпу. На вопрос охраны, пытающейся выяснить причину происшедшего, спокойно отвечаю:
- Поскользнулись и упали, бедные.
- А с тобой что?
- Порезался, когда брился.
- Ну-ну, - неопределенно хмыкает тот и выходит.
А еда не так уж плоха, как я было представил. Обычная "сечка" со следами присутствия какого-то мяса. Во время срочной службы приходилось и похуже едать, правда, не в таких антисанитарных условиях. Наплевав на совершенно не повышающую аппетит вонь, подчищаю тарелку, выпиваю кружку какой-то бурой жидкости, которую по большой ошибке кто-то обозвал чаем и, вернув посуду, снова заваливаюсь на нары. До ужина снова сплю. Хм, странное у них тут отношение к шпионам. Я предполагал, что из меня сейчас же кинутся паяльной лампой явки да пароли выжигать, выяснять, где акваланг-оружие-документы. А про меня просто забыли. Даже обидно, как-то. Они меня что, за какого-нибудь уругвайского шпиона приняли? Такого, не сильно интересного, которого можно попытать в свободное от действительно важных дел время.
Минут через двадцать на нары рядом со мной подсаживается какой-то мужичок Невысокий, неприметный, какой-то вообще никакой. По внешности можно только сказать, что кавказец, но вот даже я, проведший в здешних краях почти треть жизни, не возьмусь определить национальность.
- Не помешаю? - акцент тоже почти не чувствуется.
- Нет, не помешаешь, - отвечаю я, - хотел чего-то?
- Хотел от нас всех спасибо сказать, - отвечает он. - Мы-то, шестеро вместе, так сказать, артель. А эти двое тут уже сидели, когда мы сюда попали. Мы люди смирные, а они - на дорогах "шалили", сами хвастали. Мол, сам черт им не брат, каторга - дом родной, всех убьют - одни останутся! Одно слово - уроды!
- А что ж такая "мирная артель" в этой камере делает?
- Ну, я же не спрашиваю, что тут делаешь ты...
- А я отвечу, меня подозревают в шпионаже. Правда, пока не объяснили, на кого...
- Ничего себе, - аж присвистывает мужичок. - Ну, тогда и я тебе скажу, мы по карточным играм, ну, "двадцать одно" там, покер. По крупным кабакам играем. Вот, вчера, один проигрался и в крик. Шулеры, мол. А при чем здесь шулеры, если сам играть не умеешь? Так что, мы и не переживаем сильно, отпустят. Не впервой. Считай, в каждом городе есть хоть один урод, что, проигравшись, про мошенников орать начинает. Денег-то жалко. А мы играем честно, так что, бояться нам нечего. Да и связи кое-какие имеются, если совсем прижмет. А вот у тебя парень, дела плохи.
- Сильно плохи?
- Сильно... Будь ты вор или дорожный грабитель - загремел бы на каторгу, в каменоломни, ну или в Донбасс, уголек добывать. А вот у убийц и шпионов всего одна дорога - в петлю.
- Это если докажут.
- Эти, - мужичок кивает головой на потолок, - эти докажут. Сочувствую...
Мужичок отходит к своим, а я остаюсь наедине с весьма мрачными мыслями и предчувствиями.
Приходят за мной вечером. Снова отводят в тот же самый кабинет к тому же самому младшему лейтенанту.
- Что стоишь столбом, присаживайся, - кивает он мне на табурет, стоящий посреди комнаты, а потом кивает на мой перевязанный бок, - медпомощь не нужна?
- Да нет, спасибо, нормально все, - отвечаю я.
За спиной, с чуть слышным скрипом открывается входная дверь. Оборачиваюсь. В кабинет заходит примерно моих лет, но уже седой, лейтенант. Смотрит он на меня с нескрываемой ненавистью.
- Хорошо, продолжим, - снова говорит мне "мамлей". - Говорить правду - в твоих интересах. Твое имя, звание, задание, с которым тебя к нам забросили, фамилии связных и адреса "явок".
В ответ храню глубокомысленное молчание. Подождав пару минут и уяснив, что говорить я не начну, он, изобразив на лице крайнюю степень огорчения и разведя руками, как бы говоря: "Ну, мил друг, сам виноват, извини!", кивком головы дает отмашку седому лейтенанту. Тот, не говоря не слова, мощным, хорошо поставленным ударом ноги вышибает из-под меня табурет. Скорее всего, предполагалось, что при падении я должен был крепко приложиться затылком о бетонный пол. Ага, сейчас, размечтались! Страховка и самостраховка - это первое, чему учат человека, решившего заниматься самбо. Падаю аккуратно и без потерь для здоровья: скруглив спину, прижав подбородок к груди и слегка хлопнув по полу раскрытыми ладонями. Седой, осознав, что его выходка цели не достигла, сильно бьет меня ногой в бок, прямо по едва начавшему затягиваться порезу. Шиплю от боли, чувствуя, как теплая кровь снова начала пропитывать заскорузлую повязку.
- Ну что, сука, может, сам все вспомнишь, или помочь?
- Да пошел ты!
Когда минут через десять выдохшийся седой, плюнув от досады на пол, выходит из кабинета, надо мной склоняется "мамлей".
- Зря упираешься, у Петра в Каспийске, когда турки десант высадили, всю семью вырезали. Будешь молчать - он тебя измордует так, что повешения с нетерпением ждать будешь.
Когда дверь с грохотом захлопнулась за конвоирами, что втащили меня в камеру и бросили мою измочаленную "тушку" на нары, рядом снова нарисовался бригадир "мирной артели" картежников. Присев рядом сочувственно цокает языком.
- Да уж, досталось тебе, парень. А я тебя предупреждал, шпионов тут не любят. Ладно, потерпи, сейчас полегче будет. В его руках, словно по волшебству, появляется мокрое полотенце, которым он начинает оттирать корку запекшейся крови с моей физиономии. Потом присматривается к повязке на боку и морщится, словно от зубной боли.
